«Нечто вроде пижамы». 8 историй о фильме «Место встречи изменить нельзя»
Роман изначально так и назывался — «Место встречи изменить нельзя»
Книга братьев Вайнеров, которую в советское время было не достать — как, впрочем, и все хорошие детективы — сейчас известна как «Эра милосердия». Однако впервые роман появился под тем названием, который потом получил любимый телефильм советского народа. Это был журнальный вариант «Смены», и он здорово отличался от той версии, что вышла потом единой книгой.
Целые сцены были сокращены и переработаны, ведь Глеб Жеглов из романа — человек малоприятный и однозначно плохой. Сотрудник милиции таким быть не мог, поэтому советская цензура долго мурыжила Вайнеров и их детище — и в конце концов отказала в публикации в «Молодой гвардии», где писатели успешно издавали все свои книги. Даже название им зарубили. Помните жегловское «милосердие — поповское слово»? Именно в такой формулировке писателям велели изменить название книги.
Целиком роман удалось протащить только в «Воениздат»: тамошних цензоров больше интересовал не моральный облик советского милиционера, а наличие или отсутствие в произведении государственных тайн. В 1976 году книга вышла целиком под родным названием «Эра милосердия».
Что касается фильма, то с его названием тоже было все не слава богу: Говорухин очень хотел назвать картину «Черная кошка» — по названию банды, с которой боролись МУРовцы. Название не пропустили все те же цензоры, которым померещилось там нечто мистическое и несовместимое с научным материализмом.
Кстати, банда такая действительно была, только в Магнитогорске. В Москве же орудовала банда Ивана Митина, мастера смены оборонного завода №34. Восемь из 12 членов банды были работниками того же завода, двое — курсантами военных училищ. Все они честно трудились и учились днем, а ночами грабили магазины. Было это в начале 50-х и продолжалось три года. К моменту, когда всех преступников наконец-то арестовали, Митин был представлен к ордену Трудового Красного Знамени.
Горбатого должен был сыграть Ролан Быков
О том, что Высоцкий изначально был единственной кандидатурой на роль Жеглова, знают все. О том, что Шарапова должен был играть кто угодно, только не Конкин — тоже. А вот тот факт, что на роль Горбатого изначально предполагалось позвать Ролана Быкова, как-то даже тяжело представить. Тем не менее именно ему предлагали эту работу — и Быкову она категорически не нравилась. В конце концов Аркадий Вайнер с горем пополам уговорил актера приехать на пробы в Одессу, а там у последнего случился сердечный приступ.
Тогда-то и позвонили Джигарханяну, который, как в ходе разговора выяснилось, романа не видел в глаза и вообще не понимал, о чем речь. Ему переправили сценарий. На следующий день Джигарханян согласился на роль и прилетел на съемки, где его уже ждали гримеры.
Как вспоминал потом актер, самым ужасным из всего этого обмундирования был парик. Каждый раз, когда приходилось наклонять голову, он сползал — и получался брак. К концу съемок у Джигарханяна все время болела шея. Зато с горбом никаких проблем не было — телесную модификацию сделали из ваты, так что таскать ее на себе было легко.
Всеволод Абдулов не мог запомнить ни строчки из роли
Никто не скажет, глядя на милиционера Соловьева, что играющий его актер не мог воспроизвести ни одной реплики — их он забывал моментально после прочтения. Это были последствия тяжелой травмы. Осенью 1977 года Всеволод Абдулов, актер Театра на Таганке, возвращался со съемок в Баку, и у автомобиля взорвалось переднее колесо. Машина перевернулась шесть раз, Абдулов 21 день пробыл в коме.
Когда он пришел в себя и смог хотя бы разговаривать, в больницу приехали Говорухин и Высоцкий. Они предложили ему целую россыпь ролей — только бы выбрал, зацепился и быстрее возвращался к жизни. Абдулов выбрал Соловьева.
Съемки получились для него жуткими, несмотря на поддержку коллег по площадке. Артиста мучили страшные головные боли, он постоянно забывал не только текст, но и имена и лица людей вокруг. Иногда Абдулов замолкал и потерянно оглядывался, не понимая, где находится и что происходит. В день съемок знаменитой сцены, когда Жеглов требует у Соловьева оружие и выгоняет за трусость, актеру было особенно плохо. Только кто это поймет, глядя на экран?
Высоцкому и Конкину даже не приходилось играть вражду между своими героями
Актера на роль Володи Шарапова режиссер искал очень долго, все было не то. Его могли сыграть Евгений Леонов-Гладышев (Вася Векшин) и Станислав Садальский (Кирпич). Предлагали Николая Губенко, но против него сильно возражал Высоцкий, который видел в их манере игры много общего и боялся, что они просто потеряются на фоне друг друга. В конце концов режиссер пригласил на роль Владимира Конкина — молодого, симпатичного и очень популярного после роли Павки Корчагина в «Как закалялась сталь».
С точки зрения братьев Вайнеров, это была огромная ошибка. Они видели своего Шарапова человеком более опытным и жестким. Тут, правда, надо отметить, что и работа Высоцкого им потом не очень понравилась: авторы считали, что он испортил им однозначно отрицательного героя.
Говорухина же Конкин устраивал, так что он протащил его через утверждение Гостелерадио. А дальше для молодого актера начался настоящий ад, потому что работать с Высоцким было невозможно: он постоянно поправлял, руководил, подкалывал, не давал сосредоточиться. В конце концов после нескольких съемочных дней режиссер заявил Конкину:
«Что же ты, Володя, делаешь? Я был уверен, что ты справишься, а ты меня предаешь».
Это было последней каплей — актер собрался уезжать. Успокоил его Виктор Павлов, который играл Левченко.
Он поехал с Конкиным на вокзал, там забрался на пьедестал памятника Марксу и Ленину и стал с выражением читать сценарий. При этом Павлов еще и по очереди обнимал вождей революции, то и дело воздевал руки к небу и в итоге довел молодого коллегу до того, что тот уже и говорить не мог от смеха. Тогда Павлов ухватил его под руки, привез обратно в гостиницу, они выпили — и наутро съемки пошли своим чередом. У Конкина хорошо получалось, но отношения на площадке были по-прежнему далеки от теплых. Так что сцены ссор между Жегловым и Шараповым происходили легко и непринужденно — актерам даже играть ничего не надо было.
Погоня за Фоксом чуть не стоила жизни двум людям
Сцену снимали аж 20 дней, из которых 14 заняла подготовка. Это и понятно — по сценарию грузовик должен был пробить перила моста и рухнуть в реку. Для консультаций пригласили двух бывалых гонщиков, которые заявили: трюк выполнить нельзя, все убьются. И все же каскадеры Владимир Жариков и Олег Федулов, которые работали на фильме, были уверены, что у них все получится. И вот в день съемок машина разгоняется, сносит парапет, летит в воду — и рушится туда не днищем, как предполагалось, а крышей кузова.
Внутри — два человека, без страховочных ремней, на дне кузова тяжеленная плита, которая должна была обеспечить правильное падение, дно реки совсем мелкое. Сорок секунд на воде не было никакого движения, за это время киношники на берегу едва не поседели. Потом каскадеры всплыли. От удара машина плотно ушла в ил, двери заклинило, и им с трудом удалось выбраться наружу. Все облегченно выдохнули.
А потом оказалось, что камера, которая снимала падение крупным планом, не сработала — поэтому в фильме мы видим только куда менее эффектный общий план. А ведь Жариков и Федулов ради этого кадра даже давали Говорухину расписку: «За наши жизни и здоровье киногруппа ответственности не несет».
Иногда такие эпизоды снимаются без каскадеров:
Высоцкий на тех съемках тоже травмировался. Момент, когда он выбивает окно для стрельбы по бандитам, снимали отдельно. Стекло было толщиной в 6 мм, Высоцкий саданул по нему от души — и распорол руку от мизинца до запястья. В общем пожаре съемки никто не обратил на это внимания, но, когда крикнули «Стоп, снято!», все сидение машины было залито кровью.
Промокашка Ивана Бортника спас финальные съемки
Одной из самых тяжелых сцен для Станислава Говорухина оказался момент сдачи банды. Ее прогоняли несколько раз — и все равно она получалась безжизненной и тусклой. В конце концов режиссер отчаялся и сказал актерам, чтобы они импровизировали, так как у него самого уже никаких идей не осталось.
Первым сориентировался Иван Бортник, который и так постоянно пытался сделать своего героя Промокашку как можно более ярким и запоминающимся.
Он истерически завопил «А на этой скамье, на скамье подсудимых», плюнул в лицо Жеглову и кинулся на охрану.
Вживаясь в роль, актеры способны играть не по сценарию:
В массовой съемке были заняты настоящие милиционеры. Их замешательство длилось буквально секунду, а потом они бросились на актера и заломили ему руки. Бортник завопил снова — теперь уже от боли, а все, кто был на площадке, кинулись его отбивать. Потом милиционеры долго извинялись: они были полностью уверены, что это какой-то мерзкий криминальный тип, которого для достоверности позвали на съемки. Эту сцену частично обрезала цензура: нехорошо позволять бандитам плевать в лицо МУРовцу.
В фильме должно было быть семь серий
Несмотря на то, что фильм был телевизионный и чисто теоретически мог длиться любое количество времени, председатель Гостелерадио Сергей Лапин потребовал картину сократить. Материала у Говорухина было на семь серий — и первыми под нож пошли взаимоотношения Левченко и Шарапова, вся их фронтовая предыстория, с которой начинался фильм. Потом обрезали все сомнительные с точки зрения комсомольской морали сцены между Шараповым и Варей Синичкиной: зрители не должны были подумать, что герои зашли куда-то дальше совместных прогулок под руку.
Этой же заботой о зрителе, кстати, объясняется то, что Варя осталась жива. В книге, как и в изначальном варианте сценария, Шарапов возвращался в отдел и видел там фотографию любимой в траурной рамке. Лапин сказал, что советский человек не должен выходить в понедельник на работу с испорченным настроением — и Варя встретила Шарапова у него дома с ребенком на руках.
Говорухин резал «сверхплановый материал» так аккуратно, что возникла даже теория, будто часть сцен он снимал специально, чтобы спасти от цензуры наиболее значимые моменты. Там, например, был эпизод, когда пьяный Промокашка грубо приставал к подруге Горбатого. Эту сцену не было даже смысла снимать, ее никогда не пропустили бы на телевидение. Зато ее наличие помогало торговаться с цензорами за другие, намного более важные для фильма моменты — во всяком случае, так гласит легенда.
Были и такие эпизоды, на съемках которых настаивали консультанты от МВД, а участники съемочной группы были против. Это, например, сцена, в которой Жеглов сидит за пианино в форме: Высоцкий категорически отказывался надевать мундир, который ассоциировался у него только с репрессиями. Однако ситуация была такой, что или Высоцкий надевает форму, или Говорухину не дадут снять сцену, где Жеглов подбрасывает кошелек Косте Кирпичу. Так появилось знаменитое «Это моя домашняя одежда, нечто вроде пижамы».
Фильм опустошил улицы
В последний момент «Место встречи изменить нельзя» едва не запретили к показу. Умер консультант картины от МДВ генерал-лейтенант Константин Никитин. Пришедший на его место высокий чин от показанного несколько ошалел и заявил, что все это показывать нельзя:
«Ваш Жеглов похож на урку! Посмотрите на этого вашего Промокашку — если это выпустить, завтра в каждой подворотне таких десяток появится! Вы что, хотите советским людям показывать воров и проституток?».
Фильм не приняли, но тут подошло время Дня милиции — и на Центральном телевидении сообщили в МВД, что к празднику у них есть ровно одна картина.
11 ноября 1979 года «Место встречи изменить нельзя» вышел на экраны. Уже во время второй серии оказалось, что люди не выходят на улицы и устраивают рабочие перерывы — лишь бы посмотреть. Фактически на время показа жизнь останавливалась. Очень быстро ушли в народ и стали крылатыми реплики героев. Несмотря на это, у картины не было ни единой награды. Во время Всесоюзного фестиваля телевизионных фильмов в Ереване в 1980 году было больше премий, чем номинантов — и все-таки «Место встречи» не получило ни одной. Только в 1987-м Владимиру Высоцкому посмертно дали за роль Жеглова Государственную премию СССР.