Гудбай, понты!
Реальность сделала олигархов ближе к народу: последний год на них смотрели как на тонущий «Титаник». А «Титаник» плывет! Богатые начали давать интервью и вести livejournal, где официально отреклись от понтов формата «тачки — яхточки — девочки». В новом сезоне олигарх говорит: «Гудбай, понты!» — и выходит к обществу с приветливым «Хай, пипл!».
Первым на это приветствие отозвался журналист Андрей Лошак.
Про 1990-е сейчас уже все сказали. Жить было тревожно, но интересно. Затаив дыхание, страна наблюдала за кровавой, как в древнегреческой мифологии, «битвой титанов», результатом которой стало возникновение Олимпа, символизирующего власть нового поколения богов-государственников, победивших неуправляемых титанов.
На смену лихим 1990-м пришли тучные 2000-е. Жить стало лучше, жить стало веселее. Вместо черного нала — белый. Вместо первичного накопления (беспредела) — показное потребление (понты). Москва — международный центр роскоши. В городе проживают семьдесят четыре миллиардера — больше, чем в Нью-Йорке. Русские бизнесмены роем облепили верхушку международного рейтинга журнала «Форбс». Московский Олимп 2000-х — это клуб «Дягилев». Парковка ломится от золотых колесниц. Прекрасные музы услаждают слух, хариты — взгляд. Нектар и амброзия льются рекой. Жизнь больше не измеряется в «лимонах» — только в «ярдах». Помню услышанный в клубе диалог двух еще молодых олимпийцев: «Я дом большой построил». — «Насколько большой?» — «Шесть остановок лифта!» Ролевая модель этих лет — Роман Абрамович, у которого самая большая яхта, самый большой частный самолет и так далее. Если одним словом, у него самые большие понты. У двух столь разных по форме десятилетий русского капитализма была как минимум одна общая черта — то, что на Западе называется «культ карго». Термин появился после того, как американцы, доставлявшие на одну из своих полинезийских военных баз товары, заметили, что туземцы построили рядом с аэродромом деревянную копию самолета и поклоняются ей. Суть культа карго — в примитивном материализме. Туземцы хотели, чтобы на них с неба просыпалась божественная манна из импортных товаров потребления. Они верили: банка кока-колы (бутылка шампанского Krug Grande Reserve) сделает их счастливыми. Время показало, что дикари ошибались. Нельзя быть счастливым обладателем банки кока-колы, если вокруг все дохнут от жажды.
Весной прошлого года «Дягилев» сгорел. Вскоре разразился кризис. Показное потребление резко вышло из моды. Те, кто этого не понял, вроде чрезмерно гостеприимного Тельмана Исмаилова, сейчас жестоко об этом жалеют. Так — вместе с кризисом и недвусмысленными жестами власти — в лексикон олимпийцев вошло понятие «социальная ответственность». Кто их новая ролевая модель? Хочется верить, что кто-то из западных бизнесменов. Билл Гейтс, например, или Уоррен Баффет, на пару основавшие крупнейший в мире благотворительный фонд. На исходе 2000-х мы решили пообщаться с их героями — олигархами. Наш выбор пал на наиболее достойных, тех, кто никогда не сорил деньгами и придерживался определенных правил игры — «перил», как выразился вслед за Иосифом Бродским господин Фридман. Они, наверное, больше других имеют право подвести черту под уходящим десятилетием, рассказав нам об эволюции бизнес-элиты от «культа карго» к более осмысленному потреблению. До осознания социальной ответственности крупному бизнесу нужно сделать еще один шаг. И тогда от гедонистического Олимпа, воздвигнутого в 2000-е, останется лишь пепелище, как это уже случилось с клубом «Дягилев».
Михаил Фридман
Председатель наблюдательного совета консорциума «Альфа-Групп»
Он крайне редко дает интервью отечественной прессе. Я видел только одно, и оно меня поразило. Отвечая на вопросы журналиста Игоря Свинаренко, олигарх сказал: «Для меня очень важно вот что: надо быть последовательным. Если ты своих не кидаешь, то и чужих не кидай. Опыт показывает, что правила существуют! И неважно, откуда они взялись. Может, их кто-то установил. Кому-то удобно считать, что Бог. А может, мы живем в изломе пространства, в точке, где такие силовые поля. И эти правила отражают закономерности точки пространства, в которой мы находимся. Отклонение от этих правил, мне кажется, неким образом наказывается. Понимаете? Механизм мне неизвестен, видимо, я его и не познаю — но он есть!» Фридман тогда разрушил мой стереотип восприятия олигархов. Оказалось, они способны размышлять и приходить в своих умозаключениях к необходимости нравственного закона, подобно Канту, выведшему категорический императив. Только Фридман пришел к этому как бы с черного хода. Интервью было напечатано ровно десять лет назад, через полгода после разразившегося тогда кризиса. Теперь мне предстояло узнать, как изменились его взгляды за прошедшее десятилетие.
О первой сделке.
Я после МИСиСа (Московский институт стали и сплавов. — Прим. авт.) путем сложных комбинаций распределился в подмосковный город Электросталь, что считалось хорошим исходом. Уезжать не хотелось, а в аспирантуре меня в силу этнической принадлежности не оставили, хотя институт я окончил с красным дипломом. Ну, все к лучшему, как выясняется с возрастом. Почему Электросталь? Я же не москвич, мне нужно было получить постоянную прописку в столице, потому что без нее устроиться было нельзя. В результате, приложив все свои, как выяснилось позже, незаурядные деловые качества, я прописался в Электростали. Жилье дали, комнату какую-то в коммуналке, но это было неважно, я там жить не собирался. Главное, я перестал быть «крепостным», ведь без прописки я не мог перейти на другое место работы. Это было колоссальным достижением в области бизнеса. Я вас уверяю, что это гораздо труднее, чем провести сделку по слиянию ТНК-BP. Через полгода я обменял эту комнату на такую же в Москве. И все, я стал москвичом, свободным человеком.
О benchmarks* конца 1980-х
Вы знаете, в какой-то форме предпринимательство существует в любых общественно-экономических условиях. Меняются лишь активы, вокруг которых идет борьба. Я думаю, в советские времена степень исступления, сложности приемов и жестокости в вопросах выбивания путевки летом в сочинский дом отдыха была ничуть не меньше, чем сейчас, когда покупаются нефтяные компании. Это все то же самое, природа-то человеческая не меняется. Бились до хруста костей!
За стенки из карельской березы? За что еще?
За очень ограниченный и четкий набор материальных благ: финский холодильник «Розенлев», румынскую стенку Д-10, гэдээровские сервизы «Кобальт» или «Мадонна» с рисуночками, автомобиль «Жигули» (иномарка тогда могла быть у человека уровня Высоцкого, не меньше). Обыватель сражался за модель с шестым двигателем. Третий двигатель — 1500 кубов, шестой двигатель — 1600, плюс-минус сто кубиков, но это казалось уже другим миром. Джинсы, естественно, дубленка, шапка ондатровая. Я-то этим не обладал, я просто знал.
И чтобы все получить, нужно было прилагать невероятные усилия?
Всегда существовал черный рынок. Поскольку экономика была распределительного типа, благ, о которых я сказал, было немного, за них приходилось бороться изощренными способами. Часто эквивалентом выступали не деньги, как в нормальной экономике, а какойто другой дефицит. Например, если вы были директором книжного магазина, а книг в то время было просто не достать, вы меняли книги на икру у вашего друга — директора гастронома. Так и жили. Все были увлечены процессом обмена. Так что с тех пор поменялись только правила игры, а вот человеческая природа — стремление к улучшению своей жизни, я бы даже сказал, к выделению себя из себе подобных — она сохраняется.
О первом бизнесе
Мой первый бизнес — мытье окон в Институте химической физики Академии наук, где один знакомый работал заместителем директора. Деньги тогда были как бы виртуальные: безналичных было много, а вот наличных — мало. Если организация не тратила безналичные деньги, их списывали. И вот замдиректора мне как-то говорит: «У нас такая грязь, пора окна мыть». Мы привели человек тридцать студентов, которые за пару дней все отмыли, потом раздали им часть перечисленных институтом денег, и выяснилось, что наша прибыль составила тысячу рублей. А зарплата тогда, у меня, как у инженера, была рублей сто двадцать. И я подумал: «Ни фига себе!» Мы сразу поставили дело на поток, у нас уже куча народа обзванивала потенциальных заказчиков. Мой цех в Электростали стал выпускать щетки для мытья.
Перестроили цех?!
Там трое работяг встали и за две смены сделали сто щеток. Окна знаете, как моют? Как в машине, швабрами с такой резинкой, которая плотно прилегает к поверхности и сгоняет воду. Раскрутились. Скоро у нас уже работала целая армия: в день сто человек, из разных вузов. У студентов тоже был отличный заработок: мы им платили рубль в час, то есть выходила пятерка в день. Тогда это были большие деньги, человек за неделю трудов получал еще одну стипендию. В первый месяц такого
активного маркетинга мы заработали, я помню, двенадцать тысяч. Это две машины. Колоссальные деньги, просто немыслимые.
Наверное, на эти деньги можно было сразу купить джентльменский набор: стеночка, сервиз, машина?
Стеночка меня не очень интересовала. Появился уже другой джентльменский набор: видеомагнитофон, телевизор «Панасоник-2990», кожаная мебель. Мы с женой тут же все купили, естественно. В принципе, фантазия на этом заканчивалась. Квартиру тогда купить было нельзя, мы снимали. Правда, все это никогда не было для меня большим драйвером. У меня до сих пор нет таких потребностей, нет ни самолетов, ни яхт, ни домов. Да, хороший дом в Москве, но не более того.
Итак, мы стали быстро зарабатывать, тогда это было еще нетрудно. В 1988-м создали кооператив «Альфа-фото», слово «Альфа» появилось уже тогда. Я ушел с завода, уговорил каких-то алкоголиков, с доплатой естественно, поменяться на Москву, но для обмена нужно было где-то работать. И устроился на госслужбу, в проектный институт цветметобработки. Я на эту работу почти не ходил, там была рублей сто зарплата, а мы уже вовсю бизнес развивали… Договорился с начальником, что деньги буду ему отдавать, а сам занимался своими делами.
О benchmarks 1990-х
Первый миллион долларов, это, наверное, был уже год 1990-й — 1991-й, да? Купили шестисотый «Мерседес»? Малиновый пиджак?
К тому моменту стало понятно, что атрибуты успеха совершенно вторичны. У меня, например, иномарка появилась, наверное, году в 1991-м, потом водитель личный. Но для меня это не было драйвером.
Какие еще мастхэвы появились в начале 1990-х?
Абсолютным мастхэвом стала поездка за границу. Я помню, мы в 1990 году поехали летом в Болгарию, и это уже было очень круто — отдыхать в другой стране, в хорошей, как нам тогда казалось, европейской гостинице. Сама идея, что ты можешь сесть с девушкой, с друзьями в самолет и полететь куда-нибудь, просто сшибала с ног.
Охрана? Это тоже был некий социальный маркер?
Для меня — нет. Конечно, стреляли вовсю. И охрана просто понадобилась. Поэтому она тоже стала бенчмаркингом для предпринимателя.
Вы говорите, что приобретение благ не было драйвером. А что было?
Для меня, конечно, работа. Бизнес — это не то, что по пятьдесят не возьму, возьму по сорок. Это процесс: ты строишь какую-то систему, систему взаимоотношений. И для меня в принципе самым интересным всегда были люди, взаимоотношения с ними, вопрос, как уговорить, вдохновить на какие-то вещи. Это творческий процесс, потому что люди сложные и интересные. Составлять из них какие-то конструкции — это очень увлекательное занятие, на мой взгляд.
О свободе
Я никогда не хотел быть начальником — ни советским, ни партийным, ни даже директором завода. Меня привлекала наука, там было больше свободы, возможности для внутреннего раскрепощения. К тому же ученые неплохо зарабатывали, и пару раз в год их выпускали за рубеж, на конференцию в какую-нибудь Софию. В науке существовал компромисс между интеграцией в советскую систему и независимостью от нее. А вот стать руководителем завода или правительственным чиновником, не имея партбилета, было невозможно. Я и сейчас не хочу работать в правительстве, хотя мне и не предлагали. Но я человек внутренне очень свободный, а занять крупный государственный пост — это значит заведомо ограничить свою свободу.
О ценностях
У людей успешных и богатых пропадает большая часть нормальных
человеческих стимулов. Я хорошо помню, как мечтал о квартире в Москве и машине, когда был студентом и жил в общежитии. И, в принципе, большинство людей живут в поле таких бытовых материальных целей, которые они перед собой ставят. Общество, расставляя эти цели, создает нормальный стимул для человеческой активности. Но когда человек зарабатывает большие деньги, у него система вех пропадает.
То есть человек может позволить себе все.
Ну, или почти все. «Боинги» какие-то, яхты — мне кажется, это не вполне здоровое увлечение, это для меня уже не может быть вехой. Я ни в коем случае никого не осуждаю, ко всем забавам наших олигархов отношусь философски, вполне лояльно. Просто мне кажется, что вот так всерьез увлекаться покупкой дорогих вещей, обременительных и бесполезных, не вполне разумно. Видимо, это от безысходности, от неумения придумать себе какие-то другие, более содержательные драйверы.
То есть это говорит об узости интересов?
Не об узости, а о том, что… в принципе, люди в жизни не нашли для себя никаких других точек опоры, не понимают других прелестей. Для меня такие точки опоры — это возможность пойти на любой спектакль или концерт в любой точке мира, вот так взять и полететь.
Ну вот из последнего, куда вы так взяли вдруг и полетели?
А летал я последний раз… вот на U2 летал в Лондон, хороший концерт — большое удовольствие. Я и сам организовывал кучу концертов, всю жизнь относился к этому с большим энтузиазмом. А вот яхту покупать совершенно не хочется. Мне скучно, неделю сидишь на этой яхте, кушаешь, поправляешься, и больше ничего.
Вы с коллегами не дискутировали на эту тему?
Да нет. А чего тут дискутировать? Здесь каждый выбирает свою дорогу. Мне кажется, что у многих эти вещи происходят от комплексов. У кого-то комплексы связаны с женщинами, у кого-то идут из детства. У меня в этом смысле счастливая биография: добрые, интеллигентные родители, которые друг к другу всю жизнь очень хорошо относились. И с женщинами у меня никогда серьезных проблем не было. Конечно, в таком положении, как у меня, никакого большого таланта не надо.
Чтобы завоевать красавицу какую-нибудь?
Ну конечно. Для мужчины это огромный драйвер, и проблема любого богатого человека в том, что у него многие драйверы пропадают или очень ослабляются. Кстати, от этого все проблемы. В том числе и в этой сфере. Многие в голубизну уходят, еще куда-то — это все вопрос пресыщения. Но мне кажется, что, опять же, эта страсть к пресыщению тоже от каких-то комплексов. У меня просто семья была нормальная, поэтому и комплексов меньше.
Вы не читали рассказ Пелевина «Пространство Фридмана»?
Я начал, но не смог. Пелевин — неинтересный для меня писатель. Роман «Чапаев и пустота» я прочитал с удовольствием, все остальное — какойто кубик Рубика, вертит одно и то же в разные стороны.
Я вкратце, если позволите, изложу суть. Согласно Пелевину, человек, достигнув определенного уровня материального благополучия, попадает в пространство, где действуют другие законы физики. И если его оттуда вернуть в силу форс-мажорных обстоятельств, он не сможет рассказать о том, что видел.
Да чушь это все, чушь полная. Послушайте, со времен Библии в природе человека ничего не поменялось. Все самое главное о богатстве, его психологии и вообще экономике написано еще в Священном Писании. Вот сейчас кризис. Со времен Иосифа все знали, что сначала идут семь тучных лет, а потом семь тощих. А для нас кризис почему-то наступил неожиданно.
Но когда ты у заоблачных высот, происходит переосмысление ценностей?
Мне трудно судить, потому что я нахожусь внутри процесса. Но по большому счету ничего особо не меняется. У Бродского есть стихотворение, которое на самом деле отвечает на этот вопрос, оно коротенькое, но емкое.
Фридман вдруг начинает декламировать. По внезапной серьезности, с которой он это делает, видно, что слова поэта — своего рода кредо.
Когда теряет равновесие твое сознание усталое,
Когда ступени этой лестницы уходят из-под ног, как палуба,
Когда плюет на человечество твое ночное одиночество,
Ты можешь рассуждать о вечности и сомневаться в непорочности
Идей, гипотез, восприятия произведения искусства
И кстати — самого зачатия Мадонной сына Иисуса.
Но лучше поклоняться данности с ее глубокими могилами,
Которые потом, за давностью, покажутся такими милыми.
Да, лучше поклоняться данности с короткими ее дорогами,
Которые потом до странности покажутся тебе широкими,
Покажутся большими, пыльными, усеянными компромиссами,
Покажутся большими крыльями, покажутся большими птицами.
Да, лучше поклоняться данности с убогими ее мерилами,
Которые потом до крайности послужат для тебя перилами,
Хотя и не особо чистыми, удерживающими в равновесии
Твои хромающие истины на этой выщербленной лестнице.
Так что будем поклоняться данности. Ну вот такие дела. В принципе, если у тебя есть «не очень чистые перила на этой выщербленной лестнице», ты спокойно живешь. Знаете, когда начинаются проблемы, выясняется, что даже такие перила не у всех есть…
Фридман давно беспокойно смотрит на часы. За стеной уже пятнадцать минут ожидает окончания нашего разговора крупный нефтяник Семен Кукес, сменивший в свое время арестованного Ходорковского на посту главы компании ЮКОС. Кукес честно пытался спасти компанию от банкротства, но у власти были другие планы. Я так и не успел задать главный вопрос этому свободолюбивому олигарху. С точки зрения той самой «данности, с убогими ее мерилами» кто более независим: двадцатитрехлетний выпускник МИСиСа, только-только получивший распределение в Электросталь, или сорокапятилетний глава крупнейшей в стране финансово-промышленной группы, четвертый номер в российском списке «Форбс»?
* B e n c h m a r k s — модное в бизнес-сообществе английское слово, означающее «ориентиры».
Петр Авен
Президент Альфа-Банка
Мы привыкли к тому, что у наших олигархов жесткий характер и большие клыки. Президент ОАО «Альфа-Банк» — редкое исключение. Внешне он похож на западного интеллектуала — его легко представить в компании Стива Джобса, Билла Гейтса и прочих преуспевающих очкариков. Клыки Авену не потребовались. Сын профессора, Авен — представитель диковинной в нашем
бизнесе научной элиты. Отсюда и замашки: интересуется прессой, блестяще знает Бродского (это, видимо, в «Альфе» что-то корпоративное), коллекционирует хорошую, а не модную живопись. И вообще, вы где-нибудь встречали олигарха, который в школе мечтал стать литературным критиком? Отношение Авена к богатству — это отношение аристократа к родовому поместью. Обладание им, безусловно, приятно, но его масштабы уже давно не вызывают в душе священного трепета.
Людям хочется посмотреть мир миллионеров, который как бы прячется за стеклом. Многое из того, что им видится за этим стеклом, не существует на самом деле. Еда та же самая. В ресторанах соотношение цена — качество совершенно неадекватное.
Через шесть месяцев после ухода из правительства я начал зарабатывать деньги. Я сразу понял, что перешел в другую лигу по доходам, но не могу сказать, что у меня снесло крышу. Многие удовлетворяют тоску по игрушкам, ведь яхты и самолеты — это игрушки в большей степени, чем картины. мне-то забав хватало: папа из командировок привозил западные железные дороги, маленькие автомобильчики, коллекцию которых я продал, когда закончил десятый класс. а у кого-то ничего этого не было.
Это наша национальная традиция — острое желание показать свою исключительность, то, что тебе дано право быть не как все.Мне лидер одного из государств сказал: «Когда я слышу, какой я великий, я себя сильно щиплю, очень помогает». Действительно, наши олигархи себя не щипали.
Я родился в коммуналке без горячей воды, куда мама носила дрова, чтобы растопить титан, а к концу школы я уже жил с родителями в большой трехкомнатной квартире на Ленинском проспекте. Отец, когда я появился на свет, был кандидатом наук, а потом стал членом-корреспондентом. Это было сильное изменение.
Единственное, что фундаментально изменило мою жизнь после получения денег, это возможность путешествовать, когда хочешь и куда хочешь. Я практически каждые выходные улетаю из Москвы — либо с женой и детьми, либо на охоту.
В обществе распространяется огромная ложь о богатых как людях и о богатстве как социальном институте. Богатство является мотором развития. Нью-Йорк — самый блестящий и самый продвинутый город в мире потому, что в нем больше всего богатых людей, а Лондон на втором месте.
Я очень доволен, что заработал деньги, когда мне было уже под сорок лет. Хуже, когда миллионы сваливаются на тебя в двадцать пять — тридцать лет, миллионы легко заработанные, потому что в условиях роста заработать действительно легко: что бы ты ни купил, через год оно стоит в два раза больше. Ну вот гламур — следствие именно этих легких, почти шальных денег. Легкие деньги разрушают личноcть.
Мне недавно предложили написать рецензию на книжку Захара Прилепина. Прилепин меня завел. Вот я и написал. И получил десятки тысяч отзывов в Интернете. Уровень дискуссии в Сети меня потряс. Меня поразила фантастическая злость.
Общая на сегодня российская черта — не демократическое мироощущение, а рабское: я — начальник, ты — дурак, я — богатый, ты — бедный, а значит, никто. И она свойственна не только олигархам.
К хорошему быстро привыкаешь, вот в чем проблема. Но при этом многие привычки остались. В еде, например. Пристрастие к селедке, водке и квашеной капусте сохранилось на всю жизнь и уже никуда не денется.
Я пользуюсь услугами компании Netjet. Очень удобно: вы звоните, и через двадцать четыре часа лайнер стоит в любой точке Европы и ждет вас. Иметь свой самолет совершенно бессмысленно. Им надо заниматься, платить зарплату летчикам, тратить время на то, чтобы руководить экипажем…
Первые картины я приобрел в 1993 году, как только стал зарабатывать. До кризиса казалось, что это ужасно выгодное вложение, сейчас — нет. Собирать коллекцию — это работа, и это в моду не вошло. Но для меня главное — наслаждение, которое я получаю от искусства. И потому продолжаю покупать его.
Москва будет блестящим городом, если социальные революции ее не перевернут.
Машины с мигалкой у меня нет. Есть разрешение ездить не по правилам, но оно совершенно не помогает: попасть из Рублевки в Москву стало невозможно, несмотря ни на что.
Мы с женой до последнего момента пытались не отправлять детей за границу, но из-за моральной атмосферы в школе решили, что это все же необходимо. У детей пошли разговоры о том, кто состоятельнее, кто беднее, кто папа, кто мама. Приоритетом должна быть учеба, а не поход с товарищами в московский клуб. В Англии им будет лучше, там чихать хотели на то, кто они такие. Они ездят в Лондон на электричке.
Я с удовольствием ходил бы в какие-нибудь заведения, но не делаю этого потому, что меня узнают, мое присутствие на каких-то музыкальных вечерах слишком заметно.
Я, конечно, привык не считать деньги на ежедневные траты, я привык летать частными самолетами, и есть много другого, к чему я привык. Но я абсолютно не боюсь это потерять. Мне, конечно, нужен минимальный уровень комфорта, квартира с горячей водой в не очень загазованном районе и чистая свежая одежда. Думаю, что сейчас я легко бы жил жизнью нормального западного профессора — наши живут бедновато, к сожалению.
Олег Тиньков
Председатель совета директоров банка «Тинькофф. Кредитные cистемы»
Олег Тиньков — создатель успешной пивоваренной компании, коммерческого банка, сети магазинов бытовой техники и велосипедной команды. Человек, сделавший из своего имени бренд, который хорошо продается. Недаром он приехал из Питера покорять Москву в один год с другим человеком-брендом — Ксенией Собчак. С ней главу группы компаний «Тинькофф» роднит публичность на грани эксгибиционизма, умение делать из воздуха деньги и острое чувство времени.
О начальной мотивации.
Все началось во время учебы в Горном институте. Питер, Васильевский остров, 1991 год, куча соблазнов. Я сам родом из Сибири, только что пришел из армии, а тут интуристы, валютные бары в гостинице «Прибалтийская»… Все это поражало мое сознание. И я не понимал, почему какой-то пьяный финн всем этим пользуется, а я не могу. Это был стимул начать что-то придумывать и при помощи тех же иностранцев торговать, зарабатывать, спекулировать. Я стал фарцевать. По дороге в общагу была гостиница «Гавань», я ходил мимо стоянки, где финны садились в автобусы, и они меня спрашивали: «Чейндж мани?» Мне хотелось лучше жить и одеваться. Помню, я надевал кроссовки «Найк», выходил на большую перемену — все бабы были мои. Еще у меня были бейсболка, джинсовая куртка «Ливайс» и под ней футболочка «Бейлис» — такие бесплатно раздавали на промоушене в Лас-Вегасе, но мы их носили с гордостью, потому что там был лейбл «Made in USA». Другая тема — хороший парфюм. Читал тут, что бабки в подъезде, где когда-то жил Абрамович, запомнили его по запаху. После того как он поднимался к себе, на лестнице целый день пахло его одеколоном. Мы действительно выливали на себя по полфлакона. И наконец, еще один мотив — моя девочка. Я тогда познакомился с девушкой из Томска, с которой живу до сих пор. Она из зажиточной семьи, у нее была кожаная куртка, а я ходил как обсос из Сибири. И я подумал: дай-ка буду еще больше зарабатывать.
Девушка сразу стала вашей или пришлось ее добиваться?
Если ты на меня посмотришь, то поймешь, что проблем у меня с этим никаких быть не могло. Наоборот, она меня кормила. Я пом-
ню, меня убило, когда мы пошли в кооперативный ресторан на Васильевском острове и она заплатила за ужин.
О 1990-х
Слушай, мы попали в такой круговорот… Мы счастливые люди: я не знаю, было ли и будет ли когда-нибудь еще такое же счастливое «дженерейшен пи» в квадрате. Когда началась перестройка, мне исполнилось двадцать лет. Я находился в самом центре событий. Это было похоже на волну, требовалось только встать, как на серфе, и устоять. Шел передел страны, ее пилили. Просто такие, как Потанин с Прохоровым, забирали миллиардные куски, а мы работали, и нам перепадали какие-то крохи. Я ни в одной приватизации не участвовал, я построил магазин, начал продавать там видики, и это сразу стало приносить десять тысяч долларов в день.
О миссии
А есть, помимо всего прочего, какая-то сверхидея? Кроме материальных стимулов?
Мне кажется, это совершенно наигранная и глупая история — нести какую-то миссию. Я плачу налоги, и на этом моя миссия заканчивается. Впрочем, из вещей эмоционального плана, которые меня волнуют, я бы мог назвать еще одно: то, что я русский бизнесмен. Некоторые люди, собираясь узким кругом, высказывают точку зрения, что русский предприниматель — это смешно. Даже от президентов больших банков приходилось слышать заявления: «Ну, русский, чего там, водка да гармошка», — мол, у нас, русских, нет рациональной составляющей, необходимой для бизнеса. Вот, пожалуй, эту миссию русского предпринимателя я готов нести.
Выходит, все-таки есть какая-то патриотическая задача?
Здесь есть много патриотического, безусловно. Я не стесняюсь этого, но только без пафоса.
Не раздражает, когда с экранов телевизора долдонят про то, что Россия встала с колен?
Конечно раздражает. Для меня патриотизм — это, например, когда в свою велосипедную команду «Тинькофф. Кредитные системы» я нанимал больше русских гонщиков и меньше итальянских, хотя она базировалась в Италии. А рассказы, что мы великая нация, мы встали с колен, — это словоблудие и показушничество. Мы все знаем: кто любит, тот не говорит. Более того, критика — а я часто критикую свою страну — это показатель того, что я как раз таки ее люблю. Когда говоришь, что у нас в России что-то не так, тебя могут сапожищем пнуть: вот он, русофоб. Нет, я русофил до мозга костей, но я хочу, чтобы мы жили как нормальные люди. Когда я в Европе, я слова плохого о России не скажу. Иностранцы твердят: «У вас там рашен мафия, ля-ля». Я стану до последнего биться и рассказывать, что это не так. А когда вернусь, буду критиковать. То есть я патриот, но в хорошем понимании этого слова.
О семье
Дети учатся за границей?
Дочка сейчас да.
Как-то у всех получается, что на словах патриоты, а дети все равно за границей.
Я тут никакого противоречия не вижу. Дочка у меня православная христианка, патриотка, говорит на своем языке лучше, чем на любом другом, и взращена на русской литературе.
Она в Англии учится?
В Оксфорде, первый год. Закончила девять классов обычной московской школы, потом поехала туда. Я считаю, что русская школа отличная, у нас проблема с вузами, поэтому я хочу, чтобы она училась в западном университете. По-моему, не отправлять своих детей учиться на Запад из патриотизма — это абсолютная ересь и глупость. Надо пытаться давать детям лучшее. И если международную юриспруденцию лучше всего преподают в Беркли, то пусть они едут туда и станут хорошими русскими юристами международного класса.
А жена где живет?
Мы с ней вместе живем здесь, и два мальчика моих ходят в школу в Москве.
У многих из тех, кто входит в «списки самых богатых», семьи вообще «там». И складывается ощущение, что они здесь для того, чтобы заработать, а там — чтобы жить…
Я не хочу их осуждать. Но я считаю, что муж и жена, которые не живут вместе по любым причинам, за исключением тюрьмы, — это неправильная семья. Что бы ни говорили: что детям так лучше, что там солнце больше светит, что там безопаснее… Супруги, которые не живут в одном доме и встречаются раз в полгода, когда муж прилетает в отпуск, — это ненормально.
О публичности
Почему вы ведете блог, довольно часто, по сравнению с другими, даете интервью? Зачем вам эта публичность?
Мы говорили про миссию, так и это своего рода миссионерство. Я хочу показать, что предприниматель тоже человек. Мы такие же, мы одни из вас, наше говно так же воняет. У нас, к сожалению, благодаря нескольким идиотам, которые существуют в медиапространстве, сложился карикатурный образ предпринимателей, и хочется это исправить.
Вы имеете в виду Брынцалова, Батурина?
Мы их все знаем.
Есть еще образ Абрамовича, который покупает самые большие яхты и самолеты, но при этом не дал ни одного интервью.
Да, но это тоже медиастратегия, уникальная, гениальная медиастратегия. В этом и заключается весь прикол, поэтому про него и пишут. На самом деле он более тщеславный, чем я, и если его перестанут упоминать, я думаю, он начнет страшно беситься и нервничать. У меня медиастратегия другая: разговаривать с умными журналистами и с хорошими медиаисточниками и доносить вот эту самую идею, что да, мы такие же, не воры, не жулики, не гондоны, не идиоты, не летаем только на «Джетах» и не ебем только Волочковых. У нас такие же семьи, такие же дети. Ну есть у меня на три копейки больше, чем у другого, разве это плохо? То есть за образ предпринимателя обидно. Посмотри на Западе. Вот мы с Ричардом Брэнсоном (всемирно известный бизнесмен, основатель компании Virgin и друг Олега Тинькова. — Прим. авт.) только что отдыхали. Он идет по Вербье, и все говорят: «Hi, Richard! You’re cool guy!» Все хотят на Ричарда Брэнсона равняться. А у нас про бизнесмена говорят: козел, мудак. Это уже клеймо. У нас бизнес- менов показывают по телевизору в основном за решеткой. Сестра Брэнсона Ванесса говорит мне: «Смотри, аккуратнее там, а то мы русских олигархов видим только в тюрьме».
Об ответственном потреблении
Я недавно был в Улан-Удэ и там беседовал с ламой. Он мне сказал: «У тебя 2009-й будет переломным годом». И я с ним согласился. Потому что меня этот гламур, это показное богатство не интересовали никогда. Я никогда не лез на уровень «Московского комсомольца» или газеты «Твой день». У меня никогда не было охраны вокруг, никогда не было броского автомобиля. У меня несколько лет был личный самолет, который я сейчас в связи с кризисом продал, но об этом даже никто не знает. На Западе выставление богатства напоказ считается дурным тоном. Я всегда был внутренне с этим согласен. А теперь эта западная традиция стала трендом и у нас.
Кризис изменил ситуацию?
Да, все наконец-то успокаиваются, начинают скромничать. Даже Ксюша Собчак, я вижу, сейчас не каждый день меняет платья. Мне всегда казалось абсурдом, что женщина может надеть платье только один раз. Это просто ужасно. Вот этот тренд — скромность, ограничение в потреблении — становится востребованным. И это отвечает моим жизненным принципам.
О будущем
А нет желания выйти из игры? Есть, наверное, уже хорошее состояние, которого хватит на долгие годы, и дальше в Италию, и все?
Желание такое есть, но лет десять активной жизни мне еще предстоит. Мои дети должны вырасти в России, знать ее культуру, Пушкина, Достоевского. У меня один сын в первом классе, другой в третьем, пока оба не окончат школу, дела бросать нельзя. Ну а потом мне уже будет пятьдесят, после этого возраста по КЗоТу можно думать о пенсии. (Смеется.) Шахтеры все в пятьдесят уходят — у меня отец шахтером был, я сам тоже в шахте год отработал, но это другая история.
Еще в Ленинске-Кузнецком?
Да, в Ленинске-Кузнецком.
Я Там был, там снег черного цвета.
Очень жесткое местечко. Сейчас у нас там заложников опять захватили, только что передавали. У нас же три зоны вокруг. Вот в таких условиях я вырос. Кстати, когда приехал в Питер и там начались бандиты, для меня это был детский сад. Я среди настоящих уголовников рос, они там людей убивали, а здесь были всего лишь накачанные спортсмены. Я видел настоящих блатных — к примеру, наш сосед, дядя Коля. Он такой лысый выходил, в татуировках с ног до головы: «Алле, дай закурить». Я говорю: «Дядя Коль, я не курю, ты же знаешь, что я спортсмен». И когда я потом видел здешних бандитов, это были только карикатуры. Но я отвлекся. Да, я — как шахтеры, на пенсию после пятидесяти. А пока что буду работать, мне только сорок один.