Сергей Безруков: «Посидим на чемоданах»
Не рановато ли юбилеи устраивать?
В том-то и дело! Настоящие юбилеи — с поздравлениями, пафосными речами — надо устраивать мэтрам. Или явлениям — помню, как сам ставил юбилейный спектакль к 20-летию «Табакерки»: придумал маленькую пьесу «Похождения бравого солдата Лелика». Все ужасно веселились! Хотя когда мне стукнуло 25, сам пришел к Маргарите Эскиной в Дом актера и попросил разрешение провести там сольный концерт. Разослал пригласительные «Мне 25» и «Мне еще 25, но уже четверть века». И сделал классную фотографию — своим телом изобразил цифру 25 и снял сверху. Представляете, как я удивился, когда совсем недавно, 10 лет спустя, то же самое увидел на сцене концертного зала Петербургского БКЗ в исполнении группы HandMade. Только цифра уже другая — 35. Это, кстати, можно будет в передаче увидеть.
Надо сказать, что телевизионные юбилеи или посиделки получаются, как правило, какими-то убогими…
Да сколько я сам таких передач пересмотрел: сидят за столиками перед микрофоном скучные люди со скучными лицами! Мне очень понравилась идея делать такие «НеЮбилейные» программы, без официоза и пафоса. Сразу вспомнились трогательные дачные посиделки с Зиновием Ефимовичем Гердтом, когда в непринужденной обстановке люди общались друг с другом, обсуждали то, что их волнует, о чем сердце болит. И выглядели «живыми», без карамельности и вычурности, естественно.
Ну, здесь-то вы процесс контролировали, видели окончательный вариант?
Здесь удалось поймать мой образ — не везунчика, которому все легко дается, а артиста, который постоянно находится в работе.
А обижаетесь, когда ругают?
Был период, когда меня гнобили постоянно. А нет ничего страшнее словесной травли. В такие моменты я вспоминаю великих, которых не только травили, но и уничтожили. И понимаю, что мне просто грех жаловаться. Так что стараюсь не читать ни сплетен, ни грубой критики. Но бывает трогательно до слез, когда за тебя вступаются мэтры, с которыми ты толком и не знаком. Я, взрослый мужик, в такие моменты ощущаю себя ребенком. Олег Басилашвили заступился за моих Есенина, Пушкина и Иешуа. Я раздобыл его телефон, позвонил и поблагодарил. А Ваня Охлобыстин просто уничтожил моих критиков. А уж он на язык очень острый. Если ему что-то не нравится, он может отбрить так, что мало не покажется.
Вы можете предположить, за что вас не любят?
Думают, что человек, который сыграл Пушкина и Есенина, — очень пафосный. Люди не хотят верить, что во мне он отсутствует, и считают, что после таких ролей я хожу с нимбом на голове. И с удивлением отмечают при встрече со мной его отсутствие. А еще меня упрекают в обилии поэтов в моей творческой биографии. Но я играю скорее харизму, природу человеческую — такие вот неугомонные, бесшабашные люди, которые проживают каждый день, словно последний. Хулиганили так, как нам и не снилось. Эту природу я чувствую интуитивно. А вот Блок, например, — это уже не мое…
А были какие-то неожиданные слова, которые вас порадовали?
Меня всегда радуют слова Олега Павловича Табакова, который говорит: «Безруков тратится всегда». А уж он-то как никто другой меня знает — на одной сцене играем.
Или Михаил Пуговкин буквально за 2 месяца до своей смерти сказал: «Я увидел Сережу, теперь я могу спокойно умереть!» Как к этому относиться? Напечатать — скажут, что у Безрукова крыша поехала. Но я это запомнил на всю жизнь. В минуту, когда бывает тяжело, вспоминаю эти слова.
Вас называют вечным экспериментатором…
Бесконечное стремление к чему-то новому привил мне отец. При этом я стараюсь быть профессионалом, у которого есть «чемодан», как сказал Женя Миронов. И выбрасывать его не хочу. Для будущих экспериментов лучше куплю новый. Если, допустим, Провидению и Господу Богу будет угодно когда-нибудь сделать из меня педагога, то эти чемоданчики очень пригодятся.
Вас как актера разглядел отец?
Он долго приглядывался, пока не увидел во мне сопереживания. Я со слезами на глазах читал «Песнь о собаке» Есенина или «Горят города на пути этих полчищ…» Константина Симонова, и меня просто трясло, колотило, спазмы в горле, сжимались детские кулачки. Значит, была реакция. А ведь мне было 12 лет. Или в 14, играя в школе «Ромео и Джульетту», я кричал в жуткой ярости: «Тибальт кровавый, ты невредимый на вершине славы. Меркуцио убит!» Потом «убивал» Тибальта, приходил в склеп к Джульетте, выпивал яд и «умирал». В это момент я искренне верил, что это Джульетта, Меркуцио, ненавистный Тибальт. Отец видел, что я воспринимаю все как свою собственную боль.
Как двум женщинам — вашей маме и вашей жене — удается с двумя такими мужчинами справляться?
Мама, я думаю, ревнует иногда, потому что с отцом мы больше общаемся — профессионально и творчески. Но она — чудный, замечательный человек. При таких темпераментных людях, как мы с отцом, она всегда оставалась той самой хранительницей домашнего очага, кормилицей, благодаря которой семья оставалась семьей. Она замечательно готовит, на кухне ей нет равных. Моя Ириша признает это и не спорит.
«НеЮбилейный вечер» с Сергеем Безруковым
Сб 18 апреля, 22.00—23.00, РЕН ТВ