Чулпан Хаматова: «Катрин Денев назвала меня злой»
Превосходство Чулпан Хаматовой, актрисы «Современника», на театральной сцене Москвы, пожалуй, неоспоримо. Но вот с кино ей как-то не везло — после «Страны глухих», где Хаматова трогательно хлопала ресницами, к ней приклеилось амплуа «девочки-припевочки». Поэтому 30-летняя актриса охотно соглашается на любые эксперименты. Последний она поставила в мистическом триллере «Меченосец» Филиппа Янковского. Хаматова играет страстную красотку Катю, влюбленную в таинственного Сашу, выпускающего из ладоней острые лезвия. Хотя, по признанию актрисы, разве это роль?
Анна Федина: Съемки в экшен-триллере потребовали от вас каких-то особенных физических усилий?
Чулпан Хаматова: Нет, наверное, если бы я была главной героиней, мне бы пришлось бегать, прыгать и драться. Но так как моя роль не была главной, то я просто украшала собой кадр. (Смеется.)
А.Ф.: Вам было легко с относительным новичком Артемом Ткаченко?
Ч.Х.: Да, хотя я чувствовала, что он представитель другого поколения. Но я надеюсь, что мы все-таки нашли общий язык.
А.Ф.: Вам не страшно оттого, что выросло уже новое поколение актеров?
Ч.Х.: Какой смысл бояться? Я не собираюсь убеждать себя и окружающих, что мне 20 лет. Тем более что я знаю массу женщин, которые и в 70 будут моложе 20-летних. Например, Катрин Денев — она постоянно выискивает каких-то фриков, ей интересно все. А Хелен Миррен, которую я спросила, как она преодолевала кризис среднего возраста, ответила: «Самые интересные роли приходят после 45 лет„.
А.Ф.: Судя по трейлеру фильма, в „Меченосце“ много постельных сцен.
Ч.Х.: У меня такое ощущение, что в трейлер вошли все сцены с моим участием. Так что никаких других постельных сцен помимо тех, что вы уже увидели, ждать не стоит. Кстати, изначально эротических эпизодов должно было быть значительно меньше, но потом стало понятно, что только так можно выразить то, что происходит между героями. События в фильме развиваются с такой стремительностью, что ни о какой длительной любовной истории речи идти не могло, поэтому бить нужно было метко и сильно.
А.Ф.: Вам легко было сниматься обнаженной?
Ч.Х.: При необходимости я разденусь. Во-первых, я сама выбрала такую профессию, значит, должна быть готова ко всему. А во-вторых, я каждый вечер обнажаю душу на сцене, так почему же я не могу обнажить тело? Хотя, конечно, стесняться я буду — издержки советского воспитания, ничего не поделаешь. Но в „Меченосце“, где главный герой молод и хорош собой, а значит, и партнерша у него должна быть молодая и красивая, раздеваться не было смысла: сногсшибательного тела модели я предложить не могу, а от дублерши отказался сам Филипп Янковский.
А.Ф.: Вы хотели, чтобы у вас была дублерша?
Ч.Х.: Да, когда я увидела, что в сценарии запланирована обнаженка, я попросила дублершу. Она приехала, походила по съемочной площадке, но, к счастью, Филипп решил, что голым телом сейчас никого не удивишь, а актриса сумеет сыграть сцену лучше, чем дублерша. В результате мы делали то же самое, что было задумано, просто мы были одеты.
А.Ф.: Как вам работалось с Филиппом Янковским?
Ч.Х.: Очень легко. У него нет ложного пафоса и снобизма, которые довольно часто встречаются у режиссеров. Филипп готов выслушать все предложения. Он может с ними соглашаться или не соглашаться, но в процесс обсуждения оказываются вовлечены все: и артисты, и оператор, и художники. Я не знаю, что у нас получилось за кино, но весь съемочный период я испытывала огромное удовольствие от мысли, что мы делаем что-то достойное. Хотя, может быть, это была лишь иллюзия.
А.Ф.: Тоесть съемки в экшене вас не разочаровали?
Ч.Х.: Ни капельки. Я же заранее знала, на что иду. Знала, что это за жанр, что у меня за роль, то есть что у меня нет никакой роли.
А.Ф.: Зачем же тогда соглашались?
Ч.Х.: Я решила, что в 30 лет могу себе позволить поэкспериментировать. Пусть это будет ошибка, зато за два месяца съемок у меня ни разу не испортилось настроение.
А.Ф.: Вы не боялись упреков в том, что вы, ярчайшая театральная актриса, в кино размениваетесь по пустякам?
Ч.Х.: Это моя жизнь, она принадлежит только мне, и я буду делать то, что хочу. А уж буду ли я соответствовать заданным кем-то высоким стандартам или не буду, не так уж важно. Так что пускай ругают. Тем более что за границы России эта моя „дурная“ слава никогда не выйдет, поэтому нужно не бояться и попытаться взять от кинобизнеса все самое интересное.
А.Ф.: Как вы себя ощущали в качестве члена жюри Венецианского фестиваля?
Ч.Х.: Это была сказка про Золушку. Даже подумать смешно: Чулпан Хаматова оценивает актерскую работу Шэрон Стоун, Хелен Миррен или Эдриена Броуди! Конечно, я была безумно рада, что все это произошло, но слово „судить“ по отношению к тому, что я делала, наверное, неприменимо. Хотя однажды Катрин Денев сказала мне, что я очень злая.
А.Ф.: Это почему же?
Ч.Х.: Мы тогда обсуждали, кому присудить приз за лучшую мужскую роль. Все высказывались за кандидатуру Бена Аффлека, объясняя это тем, что в фильме „Голливудленд“ он наконец-то отошел от своего привычного амплуа героя. А меня это ужасно разозлило, потому что ничего особенного он не сделал — Бен Аффлек остался Беном Аффлеком. Если бы какой-нибудь неизвестный актер сделал то же самое, никто бы не обратил на его работу внимания. Я, конечно, очень рада за Аффлека, но давать ему главный приз было, по-моему, чересчур. Монолог примерно такого содержания я и произнесла. На что Денев покачала головой: „Какая ты злая“.
А.Ф.: А единственный русский фильм в конкурсе- „Эйфорию“ — вы поддерживали?
Ч.Х.: Я за нее боролась изо всех сил. Но у фильма, на мой взгляд, был очень плохой перевод. Он был вылизанный, выглаженный. Мне казалось, что режиссер Иван Вырыпаев делал акцент именно на том, что его герои не могут выразить словами свои чувства. Они общаются на языческом уровне. Не говоря уже о ненормативной лексике и словах-паразитах. Герои фильма живут в прекрасном мире, но для них это просто данность,
оценить эту красоту они не могут. И вот этот диссонанс, по-моему, очень важен. В английском переводе ничего этого не было. В результате зрителям бросалась в глаза только красивая, как почтовая открытка, натура.
А.Ф.: Тоесть все ваши усилия оказались напрасны?
Ч.Х.: Я защищала „Эйфорию“ так, что даже голос потеряла. Пыталась объяснить, как это важно для русского кино — поддержать молодого режиссера, который непохож на других, не подстраивается под общепринятые нормы, не думает о коммерческой выгоде и говорит собственным киноязыком. Но что для них Россия? Хотя, может быть, если бы конкурс не был таким сильным, вердикт жюри был бы иным. Но пока они сказали: “Будем ждать следующую картину„.
А.Ф.: А как ваши коллеги по жюри относятся к русскому кино?
Ч.Х.: Конечно же, я первым делом начала их об этом расспрашивать. Они в один голос говорили: “Современное русское кино — это замечательно! Вот, например, Тарковский…» Для них наше кино закончилось на Тарковском, и больше они ничего не знают.