Фауст

Каждый раз удивляешься, насколько конкретно и просто Някрошюс умеет говорить о высоких материях: его метафизический “Фауст” полностью “заземлен”, лишен привычной иерархии “рай – земля – ад”. Все действие происходит на земле, среди конусов-чумов, усыпанных маленькими кривыми окошками. Но отсутствие небес и преисподней вовсе не означает отсутствие Бога – он здесь есть, просто воплощен в образе грустного мужчины в длинном белом пальто (Повилас Будрис). Мужчина раскручивает вокруг оси положенное на камень бревно – в буквальном смысле это действие символизирует сельский труд, но метафора считывается сразу: он вращает Вселенную.

В “Прологе” трагедии Бог решает с помощью Мефистофеля проверить своего “раба”, предоставляя злому духу свободу, а человеку – свободу воли. Эта инициатива оборачивается известными последствиями – продажей души дьяволу. И все бы было очень плохо, если бы не любовь. В этом смысле “Фауст” вполне продолжает линию двух других спектаклей Някрошюса – мрачного “Макбета” и светлого “Отелло”: даже если впереди лишь беда и смерть, мгновенье любви спасительно.

Фауста играет один из ведущих трагиков мирового театра Владас Багдонас, а Гретхен-Маргариту – Элжбиете Латенайте, которую летом можно было видеть в “Трех сестрах” другого литовца, Римаса Туминаса. Немолодой и даже более грустный, чем Бог, Фауст-Багдонас встречает Гретхен-Латенайте – олицетворение женственности: хрупкая девушка, распушившая волосы и кружащаяся по сцене, останавливается на миг, чтобы сложить на полу из палочек контур домика. И если сначала одинокого Фауста увлекает за собой уличная лампа, подпрыгивающая на протянутом через всю сцену проводе, то позже Гретхен потянет его в лежащий на полу железный обруч, стремясь отгородить себя и возлюбленного от беды.

“Фауста” хочется сравнивать не с недавними спектаклями театра Meno Fortas (“Песнь песней”, “Радости весны”, “Благо осени”), а с шекспировскими “Макбетом” и “Отелло”. Первый повествовал про обстоятельства, властвующие над человеком: не зря в финале в зал направляли ослепляющий прожектор-диск солнца, испепеляющего и давящего. Во втором, наоборот, герой был свободен от обстоятельств – молоденький и хлипкий Яго больше походил на мелкого пакостника, чем на злодея; мощный бритоголовый Отелло-Багдонас сам вершил свою судьбу и не воспринимал всерьез клеветника, которого легко мог придавить локтем к стене. Нынешний “Фауст” размышляет на ту же тему: что определяет человеческую жизнь – искушение или выбор, сила внешняя или внутренняя. Ответ на этот вопрос в нынешнем спектакле воплощен с фантастической простотой и красотой – так что мысль о том, что режиссер по уровню своего дарования не уступает драматургу, не кажется слишком смелой.