Новый, Горький, Гоголь: куда ты мчишься, тройка театральная? | Театр | Time Out

Новый, Горький, Гоголь: куда ты мчишься, тройка театральная?

Антонина Шевченко   6 декабря 2022
7 мин
Новый, Горький, Гоголь: куда ты мчишься, тройка театральная?
Фото: Станислав Левшин
Как сговорившись, в конце ноября в самый разгар сезона в Москве открывались театры. МХАТ имени Горького – после прихода в него Владимира Кехмана и ремонта, Театр имени Гоголя – после закрытия «Гоголь-центра», и Новый театр – сызнова организованный проект Эдуарда Боякова. Time Out рассказывает, что изменилось в московских театрах под конец 2022-го на примере первых спектаклей новых руководителей.

«Нежданно-негаданно»

Фото: Станислав Левшин

Где: МХАТ имени Горького

Когда: 16 декабря

Купить билеты

Фото: Станислав Левшин

Театр начинается с ремонта. Так уж заведено у Владимира Кехмана. МХАТ имени Горького – третий на его директорском счету. Он уже привел в порядок НОВАТ и Михайловский театр, а теперь добрался до Москвы. Несмотря на то, что Кехман не позиционирует себя как творческую единицу, а только как эффективного менеджера, его вклад в художественную политику открывшегося после ремонта театра ощутим. Флер роскоши витает повсюду: и на выставке бриллиантов в фойе, и в туалетных комнатах, где сверкает червленое золото, и в буфете с впечатляющими ценами на бутерброды, да и на сцене тоже. Владимир Кехман – специалист по большому стилю, как он говорит о себе. Два театра оперы и балета за плечами – это не шутки, поэтому и подход к рассказу Валентина Распутина с оперной лупой вполне объясним и закономерен. К тому же и размеры сцены театра как будто подталкивают создателей к широкому размаху.

Масштабирование текста Распутина было поручено режиссеру Галине Полищук. Историю о бандитских 90-х ей вручил руководитель театра, а также подробно рассказал, как должны выглядеть сцены разборок. К слову, они вышли самыми колоритными и ничуть не уступающими в своей реалистичности самому Алексею Балабанову. Да и музыки в спектакле тоже будь здоров. «Агата Кристи», «Маша и Медведи», Игорь Николаев – сплошь незабытые доныне хиты тридцатилетней давности, они не столько задают тон и ритм происходящему, сколько заполняют собой пространство сцены. Здесь срабатывает то ли профдеформация руководителя музыкальных театров, то ли желание заполнить пустоты, намеренно оставленные сценографией, — аскетичной, но бесспорно стильной.

Автор сценографии отчего-то остался неизвестным, а жаль. Холодная выверенность и некоторая визуальная стерильность в контрасте с бушующими межличностыми и внутриличностыми страстями впечатляют. По огромной мхатовской сцене расстилается вода — стоячая, а, следовательно, безнадежная, в которой топят друг друга герои рассказа. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Когда брат главаря иркутской банды отпускает проститутку, его кровное родство не отменяет разбора полета по понятиям. Когда деревенский житель Сеня спасает находящуюся в рабстве девочку, дойти до конца ему просто не хватает мочи и решимости. «Нет теперь ни умных, ни дураков. Есть сильные и слабые, волки и овцы», – звучит женский голос из совсем не прекрасного и отнюдь не далека.


«Лубянский гример»

Где: «Новый театр»

Когда: 6-30 декабря

Купить билеты

Новый театр Эдуард Бояков начал с манифеста, в котором обозначил своих трех китов: традиционализм, современный язык и новую актерскую антропологию. В открывшем театр спектакле «Лубянский гример» (имеющий отношение к «Тупейному художнику» Лескова, а не к «Сибирскому цирюльнику» Михалкова, как кому-то может показаться) первые два пункта подчеркнуты волнистой линией. «Идеалы традиционной семьи, русский культурный код, патриотизм и связь светской культуры с православием» вплетены в основную сюжетную канву. Основной конфликт вполне тривиальной истории построен на противостоянии безбожного крепостника (Эдуард Флеров) любящего театр, но странною любовью (в основном за полуголых актрис, уходящих после спектакля к нему на заклание) и гримера Аркадия (Кирилл Клименко), в душе свободного художника, продолжающего веровать, несмотря на графский запрет.

Идеологическую борьбу широкой спиной закрывает борьба за право обладать молодой придворной актрисой Аделиной (Дарья Дуженкова). Последняя выбирает любовь, побег и венчание. Эдуард Бояков, режиссер постановки, изрядно нагнетает обстановку множеством декоративных элементов. Происходящее во всех помещениях усадьбы Салтыковых-Чертковых действо будто впитывает в себя сохранившиеся элементы убранства в стиле рококо. Страсти кипят, любовь пламенится, а в окнах мертвые хоть и без кос, но стоят. Это жертвы кровавого барина и напоминание режиссера: где любовь, там и смерть, а где крепостной театр, там и порки, и битье батогами (попросту палками). Но о тирании больше говорят, чем показывают. Былое и думы захватывают бывшую крепостную актрису, впоследствии владелицу первого общедоступного театра (Евдокия Германова), она же бабушка основателя театральной династии (его играет экс-мхатовец Валентин Клементьев).

Выстроить в стройный ряд многослойный сюжет довольно сложно. Каждая сцена разворачивается в очередном помещении усадьбы, рассмотреть которые тоже надо успеть. Так просто сюда не попасть — памятник архитектуры закрыт для свободного посещения. Иммерсивность отвечает за второй постулат Боякова – современный язык. Можно, конечно, придраться, мол, он не первый, кто по особнякам зрителей водит, но согласитесь, этот прием вполне себе рабочий. Совместить поход в театр и возможность побродить по поместью в центре Москвы – мысль вполне для столичной публики привлекательная. Что касается актерской антропологии — здесь все намного сложнее. Если роль физической культуры в жизни актеров Нового театра еще как-то можно узреть глазами, то духовная практика остается за сценой.



«“Мещане”. Попытка прочтения»

Новоиспеченный художественный руководитель Театра имени Гоголя Антон Яковлев в ответ своему предшественнику Кириллу Серебренникову тоже решил начать деятельность с манифеста. Манифест провозглашает рушить все и строить заново. В переносном смысле — отменить постмодернистские театральные воззрения. В прямом — сделать ремонт, из-за чего большая сцена, которая при КС обрела вид коробки-трансформера, сейчас закрыта. В отличие от того же Боякова Яковлев призывает не к возвращению к традициям, а к движению к метамодерну. Правда, если вдаваться в подробности и разъяснения, схожесть их позиций налицо. Здесь и глубинная истинность, и возвращение к красоте, и отказ от вульгарной социальности, и возрождение театрального таинства – процессы абсолютно традиционные и требующие немалого количества времени.

Собственно, поставить Антон Яковлев пока ничего и не успел. Театр открылся дипломной работой курса Сергея Голомазова «“Мещане”. Попытка прочтения». Четыре года назад постановка взяла гран-при фестиваля студенческих спектаклей «Твой шанс» и все эти годы не без перерывов шла на сцене Театрального центра на Страстном и не только. Почему Яковлев выбрал для открытия театра именно этот спектакль, с одной стороны имеет объяснение, с другой — не вполне. Как хорошая дипломная работа «Мещане» демонстрируют молодых артистов и все то, чему их научили за четыре года, со всех сторон. За годы проигрывания спектакля голомазовцы отточили свои роли и взаимоотношения на сцене, довели пьесу Горького до античного трагизма. Один только Илья Антоненко в роли отца семейства Бессеменова чего стоит – ни дать ни взять Калигула. А его дочь Таня в исполнении Полины Некрасовой выходит в ряды главных героев, равнозначимой образу своего отца. Она своего рода Антигона, оставшаяся рядом с отцом. Сама себе и жертва, и палач. Остальные роли не менее яркие – каждому отведено время на сольное выступление. И на это действительно интересно смотреть.

Можно считать, что «Мещане» – это заявка на смену «Седьмой студии» новой молодой кровью, ничуть не менее густой и алой, вполне способной на что-то свежее, глубинное и истинное. Но достаточно ли этого при открытии театра? Довольно сомнительно. Все же театр – дело не только актерское, но и режиссерское. Есть в спектакле, безусловно, и режиссерские придумки, и переход от читки к игре, и переворот сцены на 180 градусов, но все это лишь элементы, работающие исключительно на актеров, а не на спектакль. Увы, но замешанное на актерских талантах и умениях действо никак не выглядит как художественное высказывание, которое могло бы обозначить траекторию дальнейшего движения. Возможно, стоит увидеть выходящий под Новый год «Сон в летнюю ночь», чтобы хотя бы пунктирно обрисовалась генеральная линия. В любом случае это выбранное название снова не сулит никакой отстраненности от недавнего прошлого Театра имени Гоголя.