Интервью: Леонид Парфенов

В чем главное отличие телесериала от книжного проекта?
В том, что у них разные технологии восприятия. Поэтому они и сделаны по-разному. Массу вещей, которые невозможно процитировать адекватно, — фрагменты фильмов, песни Пьехи и Магомаева, речи Брежнева, Кастро или Хо Ши Мина — нужно было передать в авторском тексте, цитатах или просто как-то охарактеризовать. В общем, телесериал — это телесериал, а книга — это книга.

Когда вы поняли, что пришло время превращать многосерийный телепроект в многотомную книгу?
Собственно говоря, второй путинский срок, весь прошедший под знаком возвращения великодержавности советского толка, показал, что тема не изжита. Более того, она стала другой: тогда казалось, что это взгляд в хвост уходящего поезда, а вышло, что ничто никуда не уходит. И значит, на это стоит взглянуть еще раз. Под другим углом.

То есть для вас новый взгляд оказался важнее, чем новое медиа?
И то и другое важно. Это двуединая задача. Я не стал бы переделывать еще раз сериал, даже если бы кто-то это заказал. Это было бы странно.
На что книга больше похожа: на современный глянцевый журнал или все-таки на старую добрую энциклопедию в духе «ренессанса советской античности»?
По верстке книга пародирует скорее советские иллюстрированные издания, точнее, «Огонек» — он тогда был один. Но мы все время старались, чтобы были какие-то нелинейные решения, какие-то обтравки, а не просто прямоугольники текста и картинок, «камень на камень, кирпич на кирпич». Мне бы хотелось, чтобы что-то читали подряд, что-то листали, к чему-то возвращались. Это много- и долгоиграющий проект. Во всяком случае, расчет был именно на это, на такой принцип восприятия.

Эта книга — попытка зацепить продвинутую аудиторию, отказавшуюся от телевизора? Или она рассчитана на людей, которые помнят ваш телепроект, помнят ваш голос?
Ну а почему это не могут быть одни и те же люди? Когда этот проект выходил, люди еще смотрели телевизор. И канал считался вполне продвинутым. Так что я тут не вижу никакого противоречия. Понимаете, я очень мало писал текстов, не предназначенных для произнесения. То, что я пишу, должно быть удобно мне для проговаривания вслух. Если я читаю художественную литературу, то медленно, для меня внутренняя ритмика речи имеет огромное значение. Поэтому мне хочется, чтобы читающий мои тексты человек слышал голос. Но не обязательно мой — это может быть его собственный голос. По-другому я не могу. Из-за этого даже возникают проблемы с корректорами, которые говорят, что в моих текстах слишком много неоправданных тире и двоеточий, а они мне нужны для интонации, потому что по-другому ее передать невозможно.