«Нужно, чтобы дети книжки начали читать»
Чулпан Хаматова — одна из самых актуальных и живых артисток, работающих сегодня в театре и кино. Уже пятый сезон она восхитительно играет в спектакле Алвиса Херманиса по рассказам Шукшина. В прошлом — заявила о себе ролью в спектакле Евгения Арье «Враги: история любви». Эти две постановки сильно выделяются из репертуара московских театров, потому что они живые, то есть актеры в них говорят так же, как и мы сегодня на улице. Стоит ли говорить, что театр пока не нашел общего языка с современным зрителем. Театр ругают за косность, несовременность, скуку и нафталиновость. Мне кажется, что в России сложилась парадоксальная ситуация с этим видом искусства: театр практически не развивается, не успевает за нашим временем. Попытки Кирилла Серебренникова или Эдуарда Боякова вывести театральное действие на улицу и насытить его сегодняшней проблематикой, увы, пока не выглядят успешными. Но что об этом думает самая интересная актриса? К моему удивлению, она примерила на себя мантию защитника театра. И с этой позиции сбить ее мне не удалось, с какой бы стороны, как немецкий бомбардировщик, я ни заходил. Мы как будто говорили на разных языках. Хотя когда я встречался с Чулпан в неофициальной обстановке, мне казалось, что мы единомышленники и думаем очень похоже. Итак, мы начали разговор о «живом» и «неживом».
«Для меня Живой Театр — это настоящая жизнь артистов, которые этот театр делают.
Чулпан бросается с места в карьер. «Видимо, для тебя “живой театр” — это только тот, который живет и пульсирует сегодняшним днем, сегодняшними проблемами, а для меня — это настоящая жизнь артистов, которые этот театр делают. То, как они существуют на сцене, как взаимодействуют с ролью, с текстом, с партнерами. Для меня может быть “живой театр” Чехова».
Неприятно, когда тебя считают дураком. Конечно же, для меня «живой театр» — это не обязательно, когда ругаются матом и стреляют. Пьесы Чехова вполне могут быть живыми. Живое для меня — это то, что дышит.
Чулпан недоумевает: «Что такое дышит? Это когда люди, выходящие на сцену, что-то хотят до тебя донести? Или талант режиссера? Материал? Что ты имеешь в виду?»
Неужели эта умная женщина не понимает, что я говорю не о «что», а о «как».
«А «как» в театре это, прежде всего, через артиста. То, что играли, к примеру, Евстигнеев или Леонов — до сих живое. А то, что ты понимаешь под «как», все эти внешние припарки, умирают быстрее, чем рождаются».
Ну, конечно же, они гениальные, но их больше нет, а другие не родились. И речь идет больше не об артистах, а, наверное, о тех людях, которые продюсируют пьесы, делают их, ставят свет… Смысл в том, что в Нью-Йорке и Лондоне другая ситуация: там театр развлекает и вставляет. Чулпан много где была…
«А что в Нью-Йорке и в Лондоне? Я видела спектакли и там и там, то же самое. Есть хорошие спектакли, есть мертворожденные. И при этом публика идет, и шикарные рецензии. Идите — смотрите! Люди все бросают и идут, и, бывает, тихо сидят и недоумевают. И внешне спектакли часто выглядят намного скромнее, чем в России. В Нью-Йорке и Лондоне давно уже перешагнули через эту историю, кроме некоторых уникальных режиссеров — Мэтью Борна или Робера Лепажа. Режиссеры вообще не парятся по поводу визуальности. Это неважно. Декорации есть, свет поставлен — и дальше при минимуме внешних эффектов они прорываются ко мне через артиста. И при этом театр остается живым».
«У нас зрители не готовы к нерепертуарному театру».
Я не совсем согласен. Британский и, особенно, американский театр строятся по принципу антрепризы. Здесь нужно быстрее окупиться, поэтому визуально спектакли очень часто совершенны и декорации разрабатываются с применением новейших технологий. Чулпан качает головой. «У нас зрители не готовы к нерепертуарному театру. Сложность в этом прекрасном понятии, которое существует на телевидении и уже тихонечко перешло в театр. Рейтинги! Ты должен будешь покрыть все затраты, а для этого ты должен сделать нечто такое, что будет легко восприниматься. И никогда ты на спектакли Някрошюса не затащишь публику — как в Америке, ежедневно, в течение 3–4 месяцев — этого не будет!»
Здесь, кажется, она права. В Америке много есть и было американских прекрасных режиссеров, которые ставили очень сложные спектакли в не очень больших помещениях и вызывали бурю, добивались коммерческого результата. Например, опера Боба Уилсона «Эйнштейн на пляже» на музыку Филипа Гласса — очень сложный спектакль, но в течение долгого времени на него невозможно было пробиться. «Я тебе про это и говорю — публика! Это зритель! Это тот зритель, который на «Врагах» аплодируют при словах «газы в желудке».
Да, похоже, что у меня претензии к театрам, а у Чулпан — к зрителям. Мы оба смеемся. «Надо, чтобы все было другое! — считает она. — Ты не можешь поменять только театр. Нужно, чтобы дети книжки начали читать, телевидение хоть как-то запарилось по поводу образовательной программы — потихонечку, раз уж довели все до такой задницы. А потом и школами заняться, и так далее по списку. Чтобы у людей появилась мотивация какая-то другая, тогда и зритель в театре изменится. А сейчас зачем меняться, когда все так просто?..»
Мне не хочется скатываться к социальности. И я перевожу разговор на спектакли. Все-таки самая главная проблема театра в нашей стране — в языке, потому что в театры ходят одни тетушки и бабушки. А за границей в театры ходят очень красивые люди, не так ли? Чулпан не соглашается: «Ничего не правда, ничего не бабушки, я вижу огромное количество молодежи в зале “Современника”. Я с ума схожу — у нас “Трем товарищам” уже больше десяти лет, а в основном на спектакль приходят только молодые люди». — «Ну, я думаю, тут дело в Ремарке, это как половое созревание». Чулпан смеется.
Что для Хаматовой спектакль Херманиса «Рассказы Шукшина», где она так хороша?
«Это, наверное, такая история про радость бытия ежедневного. Она, конечно, как-то мутирует от первого рассказа к последнему, от надежды к краху. Все равно это про шукшинского чудика, который уверен, что мир прекрасен. Как бы там его ни били половниками, он все равно всегда находит лазейку оправдать этот мир, эту жестокость. Даже в последнем рассказе, грустном, где герой, сбежавший из тюрьмы, приходит к родителям в дом, потому что исскучался так, что не может прямо сейчас их не увидеть. Наверное, про это…»
«Люди перелистывают новости про войну, а покупка сумки или машины может свести с ума, или еще какая-то дребедень».
Чулпан бросается в бой: «Я не понимаю, что ты говоришь, возвращаясь к твоему “живому”. Есть же разные жанровые спектакли. Вот “Фрекен Жюли” — это один жанр, его нужно смотреть под одним прицелом, “Рассказы Шукшина” — другой, “ Враги: история любви” — еще один жанр. Спектакль “Голая пионерка” — совсем другой театр. Я говорю про какие-то темы, которые меня волнуют, меня интересуют, и я могу это показать с позиции разных персонажей».
Мне же, напротив, «Фрекен Жюли» показалась страшно скучной и нездешней (при всей моей любви к Августу Стриндбергу). Что вообще в этой пьесе могло зацепить Чулпан? Она отвечает не задумываясь: «Ну, это о том, как мы обладаем талантом сделать из мухи слона, на пустом месте разыграть трагедию. Люди перелистывают новости про войну, а покупка сумки или машины может свести с ума, или еще какая-то дребедень».
Мне кажется куда как более актуальным спектакль «Враги: история любви» — о людях, загнанных в угол. Это ужасно, когда обстоятельства заставляют тебя быть кем-то другим. А если это война или смерть? Здесь Чулпан сыграла нежную вертлявую истеричку с ярко накрашенными губами и покалеченной судьбой. Эту пьесу все обсуждали.
«Да, обсуждали — но многие сказали, что “Враги” — плохой спектакль, мертворожденный. Но мне это не важно. Я получаю удовольствие как актриса. Мне самой очень нравится в этом копаться и разбираться. Может быть, на фиг никому это не нужно, только совсем уже таким театральным фанатам. Театр — это очень узкий вид искусства, который либо ты принимаешь, стараешься в него проникнуть, либо ты абсолютно глух и никак не пересекаешься с ним».
Возможно, она права: я набрал слишком большую скорость и мне нужно притормозить. Я интересуюсь новой работой Чулпан. Новая вещь, которую ставит Евгений Арье. Название пока по-английски — «Time stands still», Ищут русский аналог. Там вся команда, которая отметилась во «Врагах», включая художника Пастуха, чья работа, на мой взгляд, с точки зрения «живого» не менее важна, чем труд режиссера и артистов.
«Я с радостью поплыла на этом корабле, но тут другая проблема: этот спектакль, может быть, здесь никому не будет интересен… В пьесе затрагивается такая тема, которая в мире, в цивилизованных странах, очень важна. Но у нас история про разборки — что лучше: ездить фотографировать войну и как-то пытаться изменить мир или сидеть дома и заниматься какими-то маленькими хорошими делами — ну не актуально это пока».
Я согласен, это тема развитого капитализма, не для жителей стран третьего мира. Хаматова продолжает. Видно, что она целиком поглощена этой работой. Ее героиня — фотограф-стрингер — снимает в горячих точках. После тяжелого ранения она должна выбрать между долгом и комфортным покоем.
«Смогут ли они (зрители) быть сопричастными? Я не знаю: некая агония старого мира, а здесь еще не построен новый… Но я уже настолько в теме, настолько вся в моральных ссадинах. Соприкоснувшись с этой историей, я понимаю, что уже не сверну и пойду дальше, как бы там ни было впереди».
Мне очень бы хотелось, чтобы этот спектакль был таким же современным и живым, как «Враги» и «Рассказы Шукшина». Я спросил актрису, если ей не всегда важен результат (хороший или плохой спектакль), а важнее возможность решать внутри спектакля проблемы (и в этом, наверное, работа актера для Чулпан в чем-то сродни работе психоаналитика), то, в принципе, все постановки, в которых она участвовала, должны ей нравиться. Слава богу, нет.
«Антония и Клеопатру» Кирилла Серебренникова, которого она очень любит, Чулпан считает неполучившимся спектаклем.
Цель любого интервью — показать интервьюируемого таким, какой он есть на самом деле, узнать его мнение по узловым вопросам, которые волнуют читателей, зрителей. Мы долго не могли договориться с Чулпан о слове «живой» и о том, что же такое современный театр. Во время разговора мы довольно часто оказывались в тупике. Чулпан хотела курить и не могла найти сигареты в сумке, а я не курю. Но все-таки мы пришли к какому-то взаимопониманию, я надеюсь. Если ты хотя бы не врешь себе и во время предложенной работы стараешься разобраться во всяких мелочах — а Чулпан каждую свою роль рассматривает как неслучайную, — тогда высказывание становится живым и внятным. Но только Чулпан, видимо, не понимает, что не все относятся к этому так же, как она.