Изгнание

Если начать издалека, то «Изгнание» чудо как красиво. Режиссер Звягинцев, в чьем умении убирать из кадра все лишнее и случайное мы убедились еще на «Возвращении», тут отработал, как домохозяйка под кокаином. Кадр зачищен до блеска — словно интерьеры в глянцевом журнале. Они, интерьеры, тут одинаково обитаемы и мертвы, будто в доме прибрали по случаю поминок. Натура, похожая и на юг Европы, и на Марс из рассказов Брэдбери, найдена в Бельгии, Франции и Румынии. А снимающий ее оператор Михаил Кричман впадает в перфекционизм, свойственный прерафаэлитам: ухитряется схватить не только идеальный порядок, наведенный декораторами, но и игру солнца, едва заметное движение воздуха среди деревьев и неприятный, давящий сумрак рассвета после изматывающей бессонной ночи.

Однако «Изгнание» — это все-таки не пейзаж, а пьеса, притом трагическая. Действующие лица: серьезный мужчина Алекс (Константин Лавроненко), его брат Марк (Александр Балуев), еще более серьезный, в кожаной куртке, — оба, кажется, бандиты. Есть жена Алекса Вера — удивительно благостная блондинка (шведка Марина Бонневи), товарищ Алекса Кир (Максим Шибаев), а также дети. Сюжет позаимствован из рассказа Уильяма Сарояна, но несколько переиначен под специфические нужды Звягинцева, который, похоже, намерен экранизировать весь Новый Завет. Вера сообщает Алексу, что снова беременна. После многозначительной заминки (стоические паузы тут — главный козырь актерской игры) добавляет, что ребенок не от него. Алекс не рад, он готовится к радикальному решению проблемы и требует объяснений. Те, в конце концов, звучат, и неординарные: что-то вроде«Все мы — дети не только своих родителей. Понимаешь?» — «Не понимаю», — честно отвечает мужчина на экране. «Мы тоже!» — кричали из зала отдельные зрители на кинотавровской премьере «Изгнания».

На самом деле понимать тут, конечно, нечего. Звягинцев с прямотой агитатора тычет аудиторию носом в картину Благовещения: ее долго, так, чтобы можно было все разглядеть, складывают из мозаики дети в одном из самых эффектных эпизодов.Да и перенесение завязки Нового Завета на современную почву не то чтобы новость: есть, скажем, «Здравствуй, Мария!» Годара (1985). Там Мария училась в вузе и играла в баскетбол, Иосиф водил такси, и оба они были раздосадованы внеплановой беременностью, несмотря на все аргументы помятого ангела Господня. Но поскольку никакого ангела налетчику Алексу не присылают, и даже единственный в округе храм некстати закрыт, история Веры продолжает развиваться в человеческой, бытовой плоскости, становясь все более абсурдной и душераздирающей. Напряжение нарастает, лица мужчин становятся все серее и угрюмее, возникают подозрения, щелкает затвор — а виновница все городит свою мутную иносказательную ересь. Мораль из этого вылезает совсем не библейская: нет, не дано мужчинам понять женщину, тем более что в голове ее — опилки. Каких-нибудь лет двести назад это было бы интереснейшей темой для разговора.