«Мои картины и книги очень похожи»
Как строилась работа над новым романом? В каких архивах работали, чтобы подробнее изучить историю Второй мировой? Я давно решил писать о войне. И начинал много раз: в «Учебнике рисования» есть страницы об этом. У меня дед, отец и брат занимались историей профессионально, библиотека была соответствующей. Но никто из них не занимался историей войны. Я стал изучать историю Второй мировой, потом познакомился с учеными, чьи мнения о войне мне были интересны, прежде всего с Эрнстом Нольте (представляющим точку зрения «европейской гражданской войны», и во многом снимающим с фашизма ответственность) и Эриком Хобсбаумом (историком гениальным, стоящим на позициях гуманизма, и — во многом — социализма). Оба они стали моими друзьями — несмотря на то, что точка зрения Нольте мне глубоко антипатична, он вызывает симпатию как ученый: крайне воспитанный и знающий человек. А с Хобсбаумом мы подружились тесно. Многие положения книги я проговаривал с обоими неоднократно. Они же рекомендовали мне пути архивной работы. Поскольку у меня был и семейный опыт, подсмотренные методы отца или то, что наблюдал в работе его друзей, то можно сказать — учителей было много. Так что работа шла про трем направлениям — я читал то, что было написано по историям войн (не только Первой и Второй мировой, но и гораздо шире), занимался в лондонских, берлинских и российских архивах и читал те источники, которые вдохновляли носителей войны — то есть идеологов двух прошлых веков. Работая в архиве, важно научиться относиться к свидетельству и документу не как к решению вопроса. Это лишь частное свидетельство. Его автор мог быть глуп, пьян, ангажирован. Важно сличить этот документ с сотней подобных, найти ему место. Архивная бумажка — еще не гарантия полноценного исторического анализа. Более того, если она одна — вне философии и вне исторического контекста, то это бумажка почти всегда ведет к большой лжи. Важно понять механизмы времени. Я старался соединять занятия философией и чтение исторической литературы с архивным чтением. Очень помогло то, что отец научил заниматься в библиотеках. Заняло это примерно пять лет, фактически институтский курс.
На встрече с читателями в Петербурге Вы упомянули о принципе построения романа как картины — когда есть первый план с главными персонажами, и есть фон с массовкой. Что еще из своего опыта как художника Вы позаимствовали для литературы? Картина хороша тем, что воспринимается сразу вся, и уже потом начинаешь рассматривать детали. Мы запоминаем общее ощущение от Брейгеля или Гойи, а вот найдем ли мы человечка на заднем плане в картине «Путь на Голгофу„ — это вопрос. В большом романе все обстоит прямо наоборот. Вследствие того, что чтение процесс постепенный, мы начинаем узнавание произведения с деталей, а вот сложится или нет в общую картину — неизвестно. Это и вопрос сознания читателя и вопрос того, есть ли общее видение у самого автора. Сколько людей, начавших читать „Божественную комедию“, и никогда не дочитавших до Рая. Сколько людей не читало вторую часть „Фауста“. Это, в общем, очень распространенный недуг. Но у таких больших книг как “Фауст„ и „Божественная комедия“ уже сложился общий образ. И „Войну и мир“ мы как бы читали, еще не читая. Время помогает — достраивает образ книги. А если говорить о “живописном„ методе в написании большой вещи, то он у меня заключался в том, что я пишу (как и картину) сразу по всем углам — деталь здесь — деталь там, так, чтобы весь холст был всегда в работе. Надеюсь, это соединяется в единый образ.
Мастера Средневековья и Возрождения зачастую писали фоновых персонажей с современников, или, чаще, заказчиков. Вряд ли кто-либо из фоновых персонажей “Красного света„ был рад угодить на Ваше полотно, но все же — чем нужно отличиться, чтобы подобное случилось? В „Красном Свете“, думаю, есть три типа персонажей. В современной, фельетонной части — характерные фигуры наших дней. Поскольку читают прежде всего эту фельетонную часть и ищут в ней себя или знакомых, то, вероятно, надо спросить у тех, кто себя там ищет — чем они замечательны и почему попали в поле зрения. Для меня это скорее типажи, нежели оригинальные характеры. Я использовал типические черты — задачи рисовать подробной портрет в фигурке, находящейся на заднем плане картины не было, и никогда не будет. Это мелкая фигурка. Понимаю боль того, кто узнал себя и ему кажется досадным, что его не изобразили крупноформатно. Но изменить ничего не могу. Задний план был взят для мелких страстей, крупного плана эти мелкие страсти не заслужили. Масштаб меняется во второй части: оригинальные характеры в эпическом рассказе про войну. Это основная часть военного романа, в романе действуют классические герои, люди страстей, люди с судьбой, это рассказ об их становлении и жизни души. Эти герои собирательные — у каждого есть несколько прототипов. Есть еще часть документальная: Черчилль, Сталин, Гитлер, германские и советские генералы — люди реальные и их высказывания реальные. Сочетание этих трех типов героев и трех типов образования персонажей и составляет особенность книги.
Если продолжать сравнение романа с картиной, то на кого из мастеров Вы ориентировались в большей степени (при всем уважении, мне кажется, на Ваши собственные работы книга не очень похожа)?
Мои картины и книги очень похожи. Принцип, который я изложил выше (сочетание эпического плана с фельетонным задним планом) я применяю всегда — есть холсты посвященные любимым и дорогим людям, а есть холсты гротескные. В 1982 я выставил программные для себя картины рядом “Групповой портрет семьи„ и “Групповой портрет Политбюро„ — с тех пор это сочетание в холстах сохранялось. В качестве примера сочетания разных лиц — в общей конструкции — сошлюсь на свою картину “Пасха„ — да, впрочем, нет ни единой крупной картины, где главными героями не были бы дорогие мне люди, а в планах задних не присутствовало бы то, что можно назвать хроникой общественной жизни. И разумеется, светская публика обращает внимание на гротескные вещи, а портрет моей матери или отца — не столь для публики интересны. Но в музеях или церквах отношение прямо противоположное. Мои картины сейчас, помимо музеев, находятся в четырех соборах; верующие молятся, глядя на них, что для художника, как Вы понимаете, высшая похвала. Например, картина “Августин и Франциск„ была взята в Ватикан.