Интервью: Анна Старобинец | Главное | Time Out
Главное

Интервью: Анна Старобинец

  7 февраля 2008
5 мин
Интервью: Анна Старобинец
Анна Старобинец — специалист по ужасному и невероятному.

Меня просили поговорить с тобой о страхе.



Существует теория, что хоррор как жанр возник вместе с западным мидл-классом. Этот мидл-класс стал настолько благополучен, что принялся искать недостающий ужас в помойном ведре. Наш мидл-класс, едва народившись, последовал примеру западного. Таким образом и появились авторы вроде меня. Я не разделяю эту теорию. Я считаю, что ужас жил в ведре с самого начала.



Давай по пунктам. Чего ты боишься?



Хорошо. Самолеты. Мне кажется, это противоестественно для человека — подниматься в воздух и перемещаться с чудовищной быстротой. За это мы платим безвариантностью возможной смерти, а также попадаем в ситуацию, когда не несем никакой ответственности за происходящее, а значит, от нас ничего не зависит. Случись что, нам останется только несколько минут истерики на пути к земле.



Болезни…



Ну, это как у Джерома К. Джерома — я нашел у себя все болезни, кроме внематочной беременности. Так и я начинаю читать медицинский справочник и нахожу у себя все, кроме аденомы простаты. В конечном счете, наш организм— тоже практически не контролируемая вещь.



Насекомые.



Это инстинктивное. Не могу к ним прикоснуться.



То есть ты всех их ненавидишь, огульно?



Нет, презираю. Отвратительная форма жизни. Но ничего плохого я им сделать тоже не могу. Потому что не могу прикоснуться. Разве что муху — мухобойкой.



Замкнутые пространства.



Это я преодолеваю. На самом деле я контролирую свои фобии. Как? Летаю на самолетах…напившись успокоительных и алкоголя. Убиваю мух. Мухобойкой. Боюсь спускаться в метро, но тем не менее в нем езжу.



Как ты относишься к тому, что тебя называют «русским Стивеном Кингом»?



Мне не кажется, что я явлюсь прижизненной инкарнацией Стивена Кинга. И вообще мне не кажется, что стоит доверять маленьким текстам на обложках книг, да и некоторым большим текстам под ними тоже. Тем не менее, к Стивену Кингу я отношусь уважительно. Могу сказать, что одну повесть — «Переходный возраст», ту, что про муравьев, — я сознательно строила в его манере. Только на роль маленького городка, который обычно является местом действия у Кинга, я взяла окраину Москвы.



Как ты думаешь, чего по-настоящему следует бояться?



Неожиданных проявлений своей личности. Себя, в общем. Остальных вещей надо попросту опасаться, сообразно инстинктам.



Но все-таки есть ощущение, что топливом для творчества у тебя служит страх… Ну и еще кое-что.



Про кое-что потом объяснишь, а про страх как топливо могу сказать: есть люди, которых тревожат факты их биографии. Они пишут прозу в духе Лимонова. Меня факты собственной биографии не тревожат. Есть люди, которых тревожат общественно-политические потрясения. У меня есть возможность выразить эти тревоги в журналистике. А страхи в журналистике не выразить. Я их выражаю в прозе. Но мне кажется, темой страха мои книжки не ограничиваются. На самом деле, главная эмоция, которую я хотела бы вызвать у читателя, — это ощущение хрупкости окружающего мира. В этом переживании превалирует грусть, а не страх. Так что же ты имела в виду под кое-чем?



Фантазию.



Да… У меня и фобии от того, что я очень живо и наперед представляю себе возможные варианты развития событий. Грубо говоря, если мне нужно куда-то лететь, я сразу вижу церемонию прощания с жертвами катастрофы. Меня тревожит неограниченная вариативность фокусов, которые может выкинуть
действительность.



Страх же, в общем, возникает по поводу вещей необъяснимых или принципиально неконтролируемых.



Не могу сказать, что я одержима тотальным контролем над жизнью, но да, в ситуациях, когда человеку кажется, что он за что-то отвечает, опасность переносится легче. Я совершенно не боюсь ездить на машине или на мотоцикле, причем на максимально возможной скорости, и чувствую себя вполне уверенно… И эта уверенность отчасти оправдывалась: я побывала в двух серьезных авариях на двух машинах, машины больше не существуют, а я отделалась легкими повреждениями. Также я, как правило, не боюсь ситуаций, связанных с агрессией других людей. Вообще должна сказать, что мои рассказы — это, конечно, не исповедь. Я сильно утрирую. Если бы это была исповедь, ты бы пришла ко мне интервью брать в дурдом. Вот,например, повесть «Резкое похолодание» в последней книжке. Я действительно в детстве жила в городке Балашиха, где была искусственная гора. И мой отец действительно увлекался горными лыжами. Но при этом он вовсе не деспот, наоборот, очень мягкий человек, и мама не сидела дома в бесконечных истериках, а каталась с нами на лыжах по искусственной горе. Но писатель — он же такая сволочь! Понадобится ему деталь из жизни, так он ее сцапает, а все остальное переврет так, как ему покажется нужным.И вот теперь я очень переживаю, что родителям будет неприятно.



Скажи, а рассказ «В пекле» из твоей последней книги — это версия битцевского маньяка? Там действие происходит в Чертаново, я по карте посмотрела, там рядом Битцевский лесопарк…



Да нет, я полагала, что это версия Деда Мороза… Ну, поскольку он Дед Мороз, то все видит по-иному. Не отсюда.



А почему вся книжка называется «Резкое похолодание»? По одноименной повести, или здесь какая-то метафора?



Да, это было важное ощущение. Людям, живущим в наших широтах, где зима длится по полгода, метафизика холода и мрака сообщается на физиологическом уровне.