Михаил Шишкин «Письмовник» | Главное | Time Out
Главное

Михаил Шишкин «Письмовник»

  30 сентября 2010
3 мин
Михаил Шишкин «Письмовник»
Выдержав традиционную пятилетнюю паузу, Михаил Шишкин выпустил свой новый роман «Письмовник».

Современная русская литература все чаще брезжит чем-то сродни «новому средневековью», привычные для классической национальной традиции
поиски Бога в мире и человека
перед взглядом его повторяются на новый лад. Автор четырех
написанных с истинной неторопливостью романов (между его книгами ни разу не было
промежутка менее чем в пять
лет) Михаил Шишкин — в ряду
тех нескольких, про кого
можно сказать: «Вот русский
писатель!» Не размениваясь
на сиюминутность и остросоциальность, Шишкин пишет
о людях и их устремлениях в своего рода «базовой комплектации». Раз за разом погружая
героев в культурные и исторические слои, он объясняет, что
человеки, по большому счету,
не меняются. Это, а еще выдающаяся эрудиция и великолепный, пластичный, певучий,
лирический стиль как раз и составляют то, чего читатель
ждет — и неизменно получает в шишкинских романах.

«Письмовник» начинается со своего рода чувственного наваждения: двое юных влюбленных переписываются, воссоздавая миллион милых мелочей,
важных для обоих: обиды, радости, «наш памятник», мокрый
купальник, зубные щетки в стакане. Ни словом не комментируя поток сознаний, автор рассказывает нехитрую историю:
влюбились, провели лето на даче, юноша ушел в армию, девушка ждет. Все как сотни и тысячи раз до и после них. Далее
начинаются фирменные шишкинские кульбиты — почему у девушки отец то дирижер, то полярный летчик? Почему юноша уходил из конца двадцатого
века, а попал в его начало? Почему его убили в первом же бою, а она продолжает писать ему
письма? Почему он тоже
пишет ей,
будто в ответ?

Ответ, вроде бы простой, тем не менее не исчерпывает того, что есть в романе,
и, будучи произнесен, кажется
почти кощунством по отношению к этой изысканной и сентиментальной «хрустальной вселенной»: человеческие чувства
создают свой собственный мир,
где «все зависит от всего» и «все
сопрягается со всем». Но это
еще не конец строки.

Раз поселившись в словах,
червоточинка смерти и разложения начинает постепенно одолевать героев и их мир, разделяя его на мужской и женский
и объединяя уже не любовью,
а гибелью и гнилью. Герой следует по полям гаоляна, засыпанным полуразложившимися останками людей и лошадей,
героиня работает в абортарии,
выскребая женщин, и, в свою
очередь, теряет собственного
ребенка. Смерть одолевает постепенно, но неумолимо, и только в письмах нет-нет да сверкнет дачное лето, солнце сквозь
ресницы, разливы
трав.

Самые обычные
люди в «базовой комплектации», мечтающие, она — о семье и младенце у груди, он — о возвращении к любимой,
они в то же время — Адам
и Ева, на два голоса исполняющие поэтичную и ужасающую
песнь бытия. На полотне из людей и событий они остаются
столь же одинокими и цельными, как в день изгнания из рая,
когда Бог обещает Адаму: «Будешь трудиться в поте лица», —
а Еве: «В муках рождать детей
своих». Это — главная и, пожалуй, единственная тема, интересующая писателя. Любая история у Шишкина — лишь фон для
нее. Неслучайно у этого «христианнейшего» из современных русских авторов надежда
брезжит лишь в смерти, которая, быть может, обещает героям чистоту и первозданное счастье того самого первого «дачного лета», утраченный Эдемский сад.