Про вампиров и пионеров: фрагмент романа Алексея Иванова «Пищеблок»
«Олимпиада в палате мало кого интересовала, а вот
страшные истории интересовали всех. Наступило время
страшных историй.
— Горох, считай! — распорядился Славик Мухин.
— Со вто-ро-го эта-жа поле-тели два ножа, — начал
считать Колька. — Красный, си-ний, го-лу-бой, вы-би-
рай се-бе лю-бой! Домря, выбирай!
— Красный, — выбрал Серёжа Домрачев.
Горохов снова прочитал считалку, начиная с Серёжи,
и рассказывать историю выпало Гурьке. Пацаны замер-
ли. Гурька сел на койке по-турецки.
— Короче, одна бабка купила чёрный платок и поло-
жила на кухне. Мать пришла с работы, пошла на кухню,
а платок такой подлетел к ней, закричал: «Дай крови!» —
и задушил. Потом отец пришёл с работы, пошёл на кух-
ню, а платок подлетел к нему, закричал: «Дай крови!» —
и задушил. Потом старший брат пришёл, видит такой —
в кухне все валяются, побежал к ним, а чёрный платок
закричал: «Дай крови!» — и тоже задушил. Потом при-
шёл младший брат, видит: все мёртвые, и платок по кух-
не летает. Брат испугался, побежал в комнату к бабке,
говорит: «Чё делать?» Бабка такая говорит: «Отруби себе
руку и сожги!» Младший брат отрубил себе руку, сжёг —
и платок сгорел!
Пацаны полежали, потихоньку осваиваясь с ужасом.
— Горох, считай!
Колька снова посчитал, и выпало Юрику Тонких.
— В одной семье жили папа, мама и дочка, — загово-
рил Юрик. — Папа и мама хотели, чтобы дочка играла на
пианино. Они пошли в магазин, а там только чёрные пи-
анины. Продавщица говорит: «Не покупайте!», а они всё
равно купили. На следующий день дочка стала играть.
Играла-играла, мама говорит: «Хватит играть на чёрном
пианино!», а она не может остановиться. Потом остано-
вилась, а мама лежит на полу мёртвая. «Скорая» приеха-
ла, говорит: «А у неё крови больше нет!». На следующий
день дочка снова села играть. Играла-играла, папа гово-
рит: «Хватит играть на чёрном пианино!», а она опять не
может остановиться. Потом остановилась, а папа лежит
на полу мёртвый. «Скорая» приехала, говорит: «У него
тоже крови нет!». Дочка побежала в магазин, говорит
там продавщице: «Заберите пианину!» А продавщица
говорит: «Купи топор!» Дочка купила топор, пришла
домой и стала рубить пианину, а оттуда ручей крови
потёк! Дочка разрубила пианину до конца, а там мерт-
вец лежит! Это он всю кровь пил!
Юрик печально замолчал. Пацаны тоже молчали.
В тишине гнусаво зудели комары. Валерке от страха ста-
ло совсем невмоготу. Всё, блин, хватит играть на чёрном
пианино!
— Пацы, не надо больше, — сказал Валерка.
— Очкуешь? — злорадно спросил Гурька.
— А сам не очкуешь, да?
— Ладно, завтра ещё будем рассказывать, — за всех
решил Горохов. — Я про Автобус-Мясорубку знаю. А щас
отбой, пацы!
Валерка закинул полог своего «домика», вытянулся
и зажмурился, чтобы поскорее заснуть и не бояться.
Успокаивая себя, он думал о причинах ужаса. Ужас — от
первобытной обезьяны. Обезьяна всего боялась, поэто-
му взяла палку, обточила камень и разожгла костёр: в об-
щем, стала человеком, чтобы не бояться. И человеческий
мир не содержит в себе страха. Пускай этот мир порой
скучный или дурацкий, но всё равно не страшный. Ко-
нечно, даже в нём случаются страшные вещи: люди по-
падают под машину, болеют неизлечимыми болезнями
или садятся в тюрьму. Но это от неправильного поведе-
ния. Дураки идут на красный светофор, пьют и курят,
воруют. Короче, покупают чёрное пианино. Живи пра-
вильно — и страха не будет.
Он, Валерка, живёт правильно — однако страх есть,
и ещё какой! Кто же виноват? Обезьяна? Неправильные
люди? Нет, не они, ведь мертвец забрался в пианино сам!
Никто не может объяснить, откуда страх!
Похоже, все пацаны уже заснули, но Валерка вдруг
услышал тихий проволочный звяк панцирной сетки, ше-
лест белья и лёгкое шлёпанье босых ног о половицы.
Кто-то поплёлся в туалет?.. Но дверь не скрипнула. Зато
донеслось какое-то странное чмоканье, от которого у Ва-
лерки по рукам пополз холод. В этом полуночном чмока-
нье Валерке почудилось сразу и безумное наслаждение,
и невыносимая жуть.
Валерка немного отодвинул полог и глянул в щёлоч-
ку. Половину палаты затопила тень. Сквозь большое
окно были видны сосны, озарённые синим фонарём, —
какие-то сейчас тайные в своей сути, словно опоры дере-
вянного моста, когда смотришь на них, проплывая по
реке. На дальней стене лежали полосы белого света. Сла-
вик Мухин спал на спине, выпростав левую руку, будто
в больнице под капельницей. А перед койкой Славика на
коленях стоял Лёва — стоял на коленях и, согнувшись,
целовал Славику сгиб руки. Лёва пошевельнулся, рас-
прямился, и Валерка едва не умер: у Лёвы блестели мо-
крые чёрные губы. Вернее, конечно, не чёрные, а крас-
ные. Лёва пил кровь.
Валерка не мог оторваться от этого безумного зрели-
ща. Лёва блаженно замер, точно прислушивался к своим
ощущениям, а потом снова наклонился и припал ртом
к руке Славика. Валерка опять услышал чмоканье.
«Я сплю! — сказал себе Валерка. — Я наслушался
страшных историй, вот мне и снятся кошмары!..» А Лёва
снова распрямился, будто переводил дух. Лицо его в тени
было почти неразличимым, но в тёмных глазницах едва
заметно дрожал багровый блеск. Валерка торопливо за-
дёрнул полог.
Он лежал, весь сжавшись, и убеждал себя, что Лёва
его не заметил, и вообще он всё себе сам напридумывал.
В палате было тихо. Никто не сопел и не бормотал — буд-
то на торжественной линейке, когда выносят знамя.
А потом лёгкие шлепки босых ног раздались рядом с кро-
ватью Валерки, и на пологе «домика», синем от света фо-
наря, обрисовался силуэт Лёвы. Лёва присел на корточки
возле кровати. Сквозь полог поплыл шёпот:
— Лагунов, пусти меня в «домик».
Валерку от Лёвы отделяло только тонкое полотно за-
стиранной казённой простыни. Тонкое полотно — и зна-
чение «домика», своего дома.
— Лагунов, пригласи меня, — просил Лёва. — Я твой
друг…
Валерка молчал. На синем полотне появились чёрные
ладони. Лёва невесомо касался простыни, оглаживая по-
лог, точно лаской хотел добиться разрешения войти в чу-
жой дом.
— Тебе же будет лучше, Лагунов, — шептал Лёва. —
Этого все хотят, только сами не знают…
Валерка молчал. Где-то вдали на Волге загудел тепло-
ход.
Лёва ещё посидел возле Валерки, а потом поднялся.
Шлепки босых ног удалились к окошку — туда, где нахо-
дилась кровать Лёвы. Звякнула сетка.
Валерка лежал, глядя в полог вытаращенными глаза-
ми. Нет, это был сон. Это был сон. Утром заиграет гор-
нист, и морок развеется без следа!»