Richard Bona

"Ришар или Ричард — все равно, — говорит Бона в трубку. — Это все я". Бона живет в Нью-Йорке уже 12 лет — он привык откликаться на Ричарда, хотя в родном Камеруне, а потом и во Франции назывался по французской традиции.

Я хочу спросить, чего ему не хватало в Париже, но уже на второй минуте разговора вопрос отпадает: слышно, что даже сейчас ему трудно усидеть на месте. К тому же с тех пор, как Ришар Бона узнал о джазе, он стремился в его гущу. Сам он, правда, говорит, что джаз — вещь не американская: "Это африканская основа плюс европейские гармонии, а сверху — влияния всего мира. Вообще не так важно, где сделана музыка. Я слышал в Японии такой оркестр сальсы — атас! Круче всех нью-йоркских сальсеро, всех прекрасных латиноамериканских музыкантов, с которыми я играл, а я играл с людьми вроде Эдди Палмьери. И ты не скажешь этим японцам: "Вы не можете играть эту музыку, потому что не там родились" — это же глупость".

Бона — давно выросший деревенский чудо-ребенок. В четыре года он начал играть на балафоне, в пять — петь в сельской церкви, а очень скоро освоил гитару и другие инструменты, большинство которых по бедности делал сам. Уже в 11 лет он перебрался из своей деревни в крупный город Дуалу и стал зарабатывать музыкой на хлеб. Перелом в его жизни настал, когда один француз, владелец джаз-клуба, пригласил его к себе на работу. От него Ришар Бона впервые услышал о джазе. "Он поставил мне пластинку Жако Пасториуса, и я сразу понял, что тоже буду басистом. Бас стоил 2000 евро, так что я просто отодрал две струны от своей гитары".

Однако Бона — из тех вундеркиндов, что не останавливаются, когда становятся старше. Он любит цитировать Херби Хэнкока: "Музыкант учится до самой смерти". Когда японцы заказали Ришару музыку для мультфильма, он первым делом сел и выучил японский. Он знает 11 языков: в их числе итальянский, английский, французский и так далее, но песни всегда писал только на двух — дуала и банвеле. "Перевод — это предательство, — говорит он. — Поэзия возможна только на родном языке, потому что контекст непереводим, а без контекста поэзия мертвеет. Люди с лейблов пытались меня переубедить, мол, нужны продажи, давай по-английски, но я им никогда воли не давал. И если музыку Бона считают африканской, то это во многом благодаря словам — их фонетике и мелодике. Но в музыке Ришара Бона сливается несколько мощных рек: рок, блюз-поп, современный джаз, сальса, бразильская музыка, ближневосточные гармонии, а также немного рэпа и нео-соула. Работая с другими музыкантами, он жадно впивается во все новое. А записываться или выступать ему доводилось cо многими звездами: от Куин Латифы до Джо Завинула, от Бобби Макферрина до Джона Ледженда (тот поет на последнем альбоме Бона), от Чика Кориа до Палмьери и Хэнкока.

"Язык музыки важнее текстов", — считает Бона. Полиглоту можно верить. Хотя, читая английский или французский пересказ его песен во вкладках CD, часто жалеешь, что не можешь оценить прелесть оригинала. У своего деда, музыканта и сказителя, Ришар Бона научился сочинять чудные истории. Он может спеть про момент, когда вдове настает пора снять траур и станцевать в знак радости жизни, или про то, как вождь собирает свое племя, чтобы сказать воодушевляющие слова, или про то, что стареть хорошо и не страшно — просто нужно быть готовым к этому смолоду.

В этом Бона совершенный африканец, и надо признать — ему удается транслировать свою африканскую мудрость даже без помощи слов. Его голос насыщен солнцем Африки, в то время как музыка кажется совсем не связанной с географией. Вернее, она связана со всеми местами сразу: с Сибирью, Бразилией, Японией и всеми другими культурами, с которыми сталкивался Бона. "Знаете, я ведь ни разу не путешествовал как турист, — признается он. — И никогда не буду. Там, куда я приезжаю, мне нужно сыграть, а еще послушать, что играют другие. С музыкой в жизни не сравнится ничто".