Русские идут
Столичные оперные театры не слишком отличаются оригинальностью репертуарной политики, но в конце апреля начнут в буквальном смысле выносить святых: на двух главных сценах Москвы, в четырехстах метрах друг от друга, пройдут две самые главные русские оперы — «Борис Годунов» Мусоргского и «Евгений Онегин» Чайковского в новых постановках. На первый взгляд, это выглядит чистым безумием — чего-чего, а царя Бориса, как и влюбленных Татьян различного формата, Москва за последние годы навидалась сполна. Но это только на первый взгляд. В своем стремлении сказать новое слово в русской классике у каждого театра есть такая тайная амбиция — постановщики предлагают взглянуть нам на затертые шедевры с другого ракурса.
Более амбициозен «Годунов» в Большом — ставить главную русскую оперу здесь пригласили Александра Сокурова; в ряду неоперных постановщиков, поработавших на ниве музыкального театра, кинорежиссер составит компанию Эймунтасу Някрошюсу и Тимуру Чхеидзе. На пресс-конференции, состоявшейся полтора месяца назад, Сокуров не сказал ничего определенного по поводу своего видения сюжета — и этим еще больше заинтриговал. Известно, что специально для этого спектакля над партитурой поработали два музыковеда — Евгений Левашов и Надежда Тетерина. Мусоргский в итоге должен зазвучать в аутентичном варианте, без красивостей Римского-Корсакова, сделавшего свою редакцию «Бориса» после смерти автора. На премьере в главной роли обещают блестящего молодого солиста труппы Михаила Казакова, чья партия Бориса в старой костюмной постановке Леонида Баратова произвела сенсацию на лондонских гастролях Большого.
«Евгений Онегин» в афише Музыкального театра сменит старинную постановку Станиславского, которая за давностью лет утратила все признаки жизни. Из оркестровой ямы здесь будет звучать хорошо знакомый Чайковский, а изюминка новой версии — в сценографии покойного Давида Боровского, одного из главных оформителей отечественного театра прошлого века. Разработка декораций к «Онегину» стала для него едва ли не последней работой. Репетирует спектакль молодая часть труппы — в точном соответствии с указаниями самого Чайковского, не желавшего видеть в своей опере ветеранов сцены. И все же, несмотря на достоинства юных голосов, спектакль станет эпитафией Боровскому и первым примером оперной постановки, в которой главным героем будет сценограф.