Медея (2021 год)

Не всякая любовница получает шанс перейти в статус жены. Однако безымянной выпускнице Института тонких химических технологий (Тинатин Далакишвили), кажется, повезло. Лет семь назад, приехав в Москву из уральского захолустья, она столкнулась с бизнесменом по имени Алексей (Евгений Цыганов) и влюбилась в него как кошка. Правда, прекрасный принц оказался женат, но девушку это не слишком расстраивало: он ночевал у нее два раза в неделю, клялся в вечной любви и давал деньги на содержание детей, которых она ему родила. Так что еще нужно-то?

И все же однажды все изменилось. Любимый сообщил ей, что у него на горизонте развод, после которого она вместе с ним должна будет переехать в Израиль на ПМЖ. Обрадованная девушка кинулась паковать чемоданы, но не тут-то было: внезапно ее родной брат начал требовать с отъезжающих солидную сумму денег. Недолго думая, уральская красотка пристрелила нахала, скинула его труп в ближайшее озеро и побежала готовиться к иммиграции.

32-й «Кинотавр», на котором состоялась российская премьера нового фильма Александра Зельдовича «Медея», в какой-то момент чуть было не превратился в парад токсичных женских фигур. Барышни и дамы с разной степенью содержания «яда» появлялись в каждом втором проекте — к примеру, в «Оторви и выбрось» Кирилла Соколова, «Дне мертвых» Виктора Рыжакова, «Море волнуется раз» Николая Хомерики и так далее. Однако главный приз в этом негласном соревновании «внезапного токсикоза» вполне можно было бы присудить именно «Медее», главная героиня которой время от времени выглядит как Королева мизогинии. Впрочем, все не так просто.

Переводя античный миф на язык наших с вами будней, Александр Зельдович очень многое в нем изменил. Он отнял у Медеи ее статус: принцесса Колхиды превратилась, как сказали бы в СССР, в обычную лимитчицу — провинциалку из сибирского городка, живущую на содержании у бизнесмена средней руки. Также ее лишили любви к своим детям: для новой Медеи, как говорит сам режиссер, они — всего лишь средство коммуникации с мужем. И это очень серьезное изменение, потому что в традиционной версии брошенная мужем женщина очень сильно любила своих сыновей, из-за чего ее личная катастрофа разрастается до вселенских размеров. Трагедия Медеи-Тинатин сильно мельчает.

При этом краеугольный вопрос этой истории «Почему она это сделала?» так и остается без какого-то вменяемого ответа. Впрочем, как-то объяснить или психологически оправдать варварский поступок детоубийцы толком не удавалось еще никому. С этой задачей не справились даже древние греки, чье коллективное бессознательное сделало Медею ведьмой и варваркой, тем самым вытолкнув ее за пределы цивилизованного мира, то есть косвенно объяснив ее поведение тем, что она «чужая». При этом — обратите внимание! — убившая свою мать Электра все-таки была гражданкой полиса. Видимо, в глазах древних греков поступок Медеи был страшнее.

Как бы то ни было, при ответе на вопрос «Почему?» фильм Зельдовича идет по пути наименьшего сопротивления. Медея наших дней — у нее, кстати, нет даже имени — превращается в нимфоманку, которая с помощью интима пытается отключить весь мир вокруг себя. При этом ведовство у нее осталось (привет вам, древние греки, сделавшие детоубийцу колдуньей): девушка способна предсказывать будущее свое и чужое. К тому же она не очень умна и время от времени ведет себя как сумасшедшая, а глупость и безумие — слишком примитивные оправдания для мифа о Медее, чтобы за ними прятаться.

Эта античная история интересна еще и тем, что сегодня ее можно толковать абсолютно разновекторно. С одной стороны, Медея бунтует против мужского желания распоряжаться ее судьбой — и это вполне в контексте сегодняшней фем-повестки. Однако с другой, в центре ее мира все-таки стоит Ясон, ведь и детей своих она убивает в том числе для того, чтобы обратить на себя его внимание. Так что тут речь может идти о какой-то непреодолимой патриархальной зависимости.

Только вот Александра Зельдовича подобные разночтения интересуют мало. Он снимал кино о мятущейся женской душе, о ее темной сущности, не знающей ни берегов, ни ориентиров — и такой подход его, кажется, вполне устраивал. Однако актуальна ли сегодня ветхозаветная байка о непостижимом и сумеречном женском начале, куда без фонарика лучше не соваться — большой вопрос.

Тем не менее есть в «Медее» Зельдовича нечто такое, что не позволяет пройти мимо. Во-первых, это мощный заряд полемичности, благодаря которому критики начинают биться друг с другом насмерть, не успев выйти из кинотеатра. А во-вторых, тот огромный комок боли, которой пропитан миф о принцессе Колхиды, каким-то непостижимым образом сумел пробраться в новую работу режиссера — и не откликнуться на эту боль иногда бывает по-настоящему трудно.