Сергей Максимишин о смене профессий

А вы кто по профессии?

Фотограф, могу снимать на паспорта, свадьбы, черепушником быть (есть такая профессия — это человек, который снимает в детских садах головы под рамку). Если серьезно, то журналист — и только. Университетская специальность — ядерная физика. Четыре года проработал по специальности. Но, конечно, дисквалифицирован абсолютно. Ну, бизнесом, наверное, мог бы заняться, но я уже ушел оттуда — потому что перестало быть интересно.

До 1998 года вы были преуспевающим директором…

Это было предприятие «Медведь», его открыл Боб Меир, достаточно известный в свое время
в городе бизнесмен. Он, скажем, открыл первые в Петербурге супермаркеты западного типа — Babylon. Основной бизнес у него был манирайзинг. Он искал проекты, собирал под них средства, а потом зарабатывал на продаже инвестпроектов. Этим мы и занимались. Бумагоемкий интеллектуальный бизнес. К 1998-му году стали происходить разные события; мы стали аффилированной структурой при ОНЭКСИМ-банке. Подавляющую часть кредитов, которые выдавал банк, он проводил через нас. А в 98-м банки просто перестали работать, ни о каком кредитовании речь не шла. И мы стали потихонечку умирать. Конечно, пару лет могли продержаться, но тут я понял, что это замечательный шанс. К тому же именно к этому времени я закончил факультет фотокорреспондентов. Ведь фотография — это мания, крыша съезжает, думаешь только о карточках. Спасибо большое жене и семье, которые пережили эти тяжелые времена, потому что уровень доходов и жизни упал драматически — в разы.

Как отреагировали коллеги?

Кто-то решил, что крыша съехала. Кто-то просто перестал меня узнавать, особенно из важных городских начальников. Еще вчера они видели меня в костюмеи галстукев собственном кабинете, а теперь непонятно кем в не всегда даже чистых джинсах. Но ничего — привык.

Почему фотография?

Я еще в школе начал заниматься фотографией. У нас был УПК, все мальчики смертельно хотели быть автослесарями, девочки — швеями-мотористками, а я болел и пропустил распределение. Так что уже по остаточному принципу попал в группу отолаборанток. Год я писал конспекты о том, зачем нужен калий-бром. Потом на практике мы ретушировали прыщи на портретах для доски почета. Жаль, кончилось все печально: нашу учительницу посадили в тюрьму за спекуляцию колготками на Кировском рынке. Это был первый заход. Второй был в армии — с третьего курса меня забрали в строй, послали на Кубу и там, как самого образованного, просто назначили фотографом. И уже в 96-м совершенно случайно узнал, что идет набор на курсы фотокорреспондентов. У меня есть ощущение, что судьба несколько раз настойчиво заворачивала меня на эту стезю, но зная себя, я совершенно не уверен, что останусь фотографом до смерти. Сейчас вот посмотрим на кризис — если начну потихонечку помирать с голоду, надо будет менять профессию.

Вам не кажется, что своими карьерными эволюциями вы напрочь ломаете идеальную схему профессионального образования?

Нет-нет, вы знаете, что по мировой статистике только 3% всех университетских выпускников работает по специальности?

Университет всего лишь дает некую культурную базу, умение мыслить и прочее. Если я сейчас возьму своих одногруппников, то только один из них продолжает заниматься физикой. Да и то он работал в лаборатории в Амстердаме, а сейчас перешел в банк — и занимается тем же самым, но только считает финансовые потоки вместо элементарных частиц. И потом, это судьба поколения. Мы полностью ушли в бизнес, а потом из бизнеса куда-то еще — просто потому, что нам нечего было терять. Когда началась эта задница в 1991 году, мне было 25 лет. А вот люди, которые были постарше — они уже кандидатские успели написать, обзавелись научными связями. Им было жалко уходить из своих обжитых НИИ — и вот некоторое из них и сейчас носят те же пиджачки…

А вы кем были?

Я тогда в Эрмитаже работал — и не случайно. Еще когда поступал, долго выбирал между физикой и археологией. И решил, что музей — прекрасная возможность совместить интересы. Так что я работал в лаборатории экспертизы при Эрмитаже, занимался атрибуцией керамики. Потом пришел страшный 1991 год, а у меня как раз родился ребенок. Честно говоря, было жутко. Потому что я получал 140 рублей, а колбаса стоила 90. Ребенку нужен был ежедневный массаж, а каждый сеанс стоил 10 рублей. То есть всей зарплаты хватало на половину месячного курса. И я понял, надо что-то менять в жизни. Конечно, в Эрмитаже было интересно, и я бы мог еще поразвлекаться какое-то время за счет своих близких, но ребенок… А тут друзья предложили пойти в бизнес, и я согласился, хотя было ощущение, что я не просто наступаю, а с хрустом ломаю горло собственной песне. Это было
тяжелое, очень тяжелое решение.

Как даются такие решения?

Главное — уверенность в себе. Как нам говорили еще на физмехе, главное — это убить страх перед задачей. Получилось. Хотя теперь мне уже задним числом страшно: вот ушел я в фотографию, смотрю на свои старые снимки и понимаю — ведь это чудо, что все получилось, потому что там слабые картинки, однако тогда они казались сильными.

Кажется, что самое страшное в перемене профессии — снова почувствовать себя новичком. Как относились к вам?

Нормально. Да и кому было относиться? Я же тут, в Петербурге, на выселках. Но, думаю, после первой Чечни, а это было уже через девять месяцев после трудоустройства, я стал своим. Чечня — это такие пацанские дела. Хотя вообще фотографы, положа руку на сердце, действительно очень специальные люди. Что ж поделать?.. Мне вообще не нравится работа, в которой нет объективных критериев. Здесь очень трудно выстроить табель. Поэтому каждый считает себя великим. Часто для этого есть основания, часто нет… С новичками бывает по-разному. Была история, когда на некоем мероприятии в Москве одного салагу просто пнули ногой. Конечно, так делать нельзя. Но с другой стороны, я прекрасно понимаю людей, которые работают. Вернуться со съемки без карточек нельзя ни в коем случае. Как говорили старшие: жив-помер, а карточку в номер. И когда тебе мешает
человек, для которого это просто развлечение… Я поэтому всегда говорю студентам на фотофакультете, чтобы они старались не мешать людям, для которых это хлеб. Хотя нет какой-то специальной фотографической этики, есть просто этика. Помню, как-то раз снимал огромный заказ для немецкого «ГЕО» о Москве. И они попросили съездить в Третьяковский проезд, на очень пафосную
презентацию и вручение очередной премии Ксении Собчак. Я уже последние лет шесть вообще не снимаю новости, а на этом мероприятии как раз было очень много молоденьких мальчиков, которые за сотню долларов бегают снимают новости, но у них очень большие фотоаппараты, а у меня маленький — весь такой потертый и побитый. И они, видимо, меня всерьез не принимали. Да я и сам не в своей колее — они мечутся куда-то кучами, я на всякий случай за ними. Потом спрашиваю: а кто это был,
кого мы снимали? Они говорят, а, это ведущая программы «Деликатесы». Боже мой, думаю, зачем она мне сдалась?.. Мне нужна была КС на сцене, и тут они меня затолкали. На третий раз не выдержал — сам толкнул кого-то из них. А надо видеть классический типаж московского фотографа — он похож на Рэмбо, весь в какихто патронташах. Попросишь покурить, он еще
полчаса будет стучать по карманам.

Когда было хуже: в1998-м или сейчас?

Хуже всего было в 91-м. Последние кризисы уже трудно сравнивать, 1998-й для меня сейчас покрыт уже романтическим флером, я хорошо помню, как доллар за три дня вырос с 6 до 26 рублей, и как это было сначала страшно, а потом смешно. Помню, что у меня немножко было рублей, я пошел в магазин, понял, что там уже нечего толком покупать — и на все деньги купил огромную банку красной икры. Три дня мы ее доесть не могли. Все это слишком напоминает один сомнительный анекдот: спрашивают у грузина, при ком ему лучше жилось: при Хрущеве, Брежневе или Горбачеве. Конечно, при Хрущеве — отвечает он. Почему? Потому что потенция была лучше!

Что посоветуете сомневающимся?

В одной старой книжке американский бизнесмен дает советы своему ребенку. Главное — найти дело, которое тебе нравится, а потом понять, как на этом можно зарабатывать.