Иван Ургант о завтрашнем дне телеюмора

Артем Лангенбург: Сегодня рейтинги юмристических передач бьют все рекорды. Очевидно, это говорит и об эпохе, в которой мы живем. Жить стало веселее или совсем наоборот?

Иван Ургант: Вы мне приведите примеры тех юмористических передач, которые лидируют.

Юлия Суслова: Comedy Club, «Прожекторперисхилтон»…

Л.: «Наша Russia»…

У.:

Все, что вы перечислили, принадлежит к попыткам поискать что-то совершенно новое в юморе. Высокие рейтинги говорят о том, что это как минимум небезуспешные попытки. Во что это разовьется дальше — вот это уже сложно угадать. Юмор на телевидении долгое время был довольно однообразным. В советское время была цензура, и такие программы, как «Кабачок «13 стульев» или «Вокруг смеха», существовали в ограниченных рамках. Потом был период, когда на ТВ все было позволено, и не всегда реализация этой свободы была удачной.

С.:

У вас в «Прожекторперисхилтон» есть какие-то ограничения?

У.: Они связаны с внутренним цензором.

Л.: А с программной политикой Первого канала?

У.: Я не стану утверждать, что то, что мы говорим, входит в конфликт с интересами Первого канала… Мы же отталкиваемся от новостей. Причем не от всех, выбираются те, по поводу которых действительно можно весело пошутить. «Прожекторперисхилтон» всетаки не сатирическая программа, у нас нет задачи обличать, это не наследование идеям
тележурнала «Фитиль». Мы говорим о том, что нам интересно, в этом смысле «Прожектор» — в большой степени авторская передача, потому как выражает мысли и чувства конкретно Урганта, Светлакова, Цекало и Мартиросяна.

Л.: У вас были дико смешные репризы про эстонских или украинских политиков. Не припомню я, чтобы российские политики такого же ранга попадали вам на язык. Это сознательное ограничение или они не такие смешные?

У.: Я думаю, смешные все… Мы обсуждаем и российских политиков: их назначения-увольнения, кадровый резерв Президента РФ и так далее. Просто современные реалии отечественного телевидения таковы, что меня сильно удивляет сам
факт произнесения нами имен российских политиков, да еще и в смешном контексте… И это при том, что у нас сейчас просто
отсутствует острая политическая сатира в любом виде.

C.: На нашем телевидении сейчас слишком много форматов юмористических передач, с чем это связано?

У.: Просто пока не наступило перенасыщения. Вот мне, скажем, понравился определенный сорт колбасы, и теперь, пока я не съем сразу семь килограммов этой колбасы за 20 минут, мне не будет понятно, что я ее больше не хочу, она уже вызывает отвращение. Наше современное ТВ, как ни крути, довольно молодо, живем мы в эпоху потрясений, так что…

Л.: Ну вот «народная» программа «Ты смешной!» — это же само по себе еще какое потрясение… У Петросяна хотя бы были, не знаю, шутки про тещу…

У.: Ну, это же дело вкуса…Вообще, это плохо, когда телевидение формирует вкус, а не наоборот. Хорошо бы зритель, сталкиваясь с российским ТВ, уже имел представление о том, что хорошо и плохо. Это, опять же, зависит от воспитания, прочитанной литературы и так далее. Это же извечный вопрос приоритета: я, как творческий человек, должен сам для себя определить степень подверженности конъюнктуре. «Прожекторперисхилтон» из всех программ за мою карьеру в наименьшей степени заставляет меня подстраиваться под вкусы зрителя, я сам предлагаю некие правила игры, принимаемые огромным количеством людей, к моему удивлению и радости.

С.: К вопросу воспитания вкусов: возможно ли в принципе воспитывать чувство юмора?

У.: Является ли чувство юмора врожденным или благоприобретенным? Ну, если оно отсутствует у человека в принципе, можно и нужно создать видимость его наличия. А коли есть, пусть чувство юмора бьет из тебя фонтаном. Хотя такой фонтан не всегда хорош для окружающих… Есть способы развивать остроумие, заимствуя что-то у остроумной литературы или кино. Я вот сегодня буквально по телевизору в очередной раз застал фрагмент фильма «Любовь и голуби» — это для меня пример как раз изумительного юмора и прекрасного вместе с тем вкуса.

С.: А вообще возможен человек с чувством юмора и при этом без самоиронии?

У.: Думаю, нет.

Л.: Но вот бывают же такие самодовольные остряки, которые гиперсерьезно к себе относятся.

У.: Вот, уже в этой вашей фразе я не услышал радости оттого, что такие остряки существуют. Конечно, куда приятнее люди, способные посмеятьсяне только над окружающими, но и над собой. Легкости по отношению к себе не хватает ведь как раз людям серьезных занятий — тем же политикам.

Л.: Кто кажется вам уморительно смешным из публичных персон, не из профессии?

С.: Который, может, и сам не подозревает, что он уморителен?

У.: Например, очень смешной Жириновский, хотя он не то чтобы подозревает, а прекрасно об этом знает и умело пользуется этим своим качеством.

С.: Люди, которых пародируют в «Большой разнице», или те, на чей счет шутят в «Прожекторе», обижаются?

У.: Были, конечно, телевизионные деятели, которые не то чтобы расстраивались, но реагировали странно на пародии в их адрес. В основном все смеялись в эфире. Ну а что еще делать? Посмотреть бы, правда, когда они уже дома, надев черную рясу, посыпают голову пеплом. Или хотя бы послушать, что они говорят в машине, отъезжая от телецентра…

Л.: Есть же и определенные в каждой стране смешные типажи. Вот в 90-х шутили над нуворишами — «новые русские» в анекдотах и прочее…

У.: А над ними продолжают смеяться — просто «новые русские» успокоились, на какое-то время стали олигархами, заработали много денег, а теперь начали стремительно их терять — наверно, это многим смешно. Посмотрим, может, кризис способен будет породить в юморе приятные сдвиги. Вот, например, хороших анекдотов последние лет пять практически не было, в отличие от 90-х и тем более — от золотой для анекдота поры советского застоя, когда то, что нельзя было говорить вслух, говорилось шепотом друг другу.

С.: Кто вас смотрит сейчас — вы представляете себе свою аудиторию?

Л.: Понятно же, что она отличается от аудитории того же «Аншлага», в том числе социально.

У.: Можно было бы попробовать предположить, что наша аудитория — это, например, брюнеты ростом от 175 см, работающие в сфере мелкооптовой торговли. Но мне бы хотелось, чтобы типичными нашими зрителями были люди думающие — большинство вещей, которые мы, шутя, озвучиваем, все-таки требуют наличия интеллектуальной базы. Не всегда, конечно, но часто. Еще мне кажется, что наши зрители с иронией относятся к окружающей их действительности. А мы, со своей стороны, стараемся найти смешное в подчас совершенно невеселых моментах.

Л.: Вуди Аллен однажды заметил, что у евреев идеальное чувство комического, потому что это непосредственно связано как с еврейской меланхолией, так и с еврейской самоиронией.

У.: Ну, тут пока все сходится… Хотя было немало людей и без семитских корней, которые одновременно смешили и заставляли задумываться. В случае Вуди Аллена это несоменно так, хотя я не уверен, что можно назвать его просто комиком — для меня он скорее большой режиссер. Он очень смешной в любом случае, люди с высшим образованием радуются его шуткам громче остальных.

Л.: Есть ли, на ваш взгляд, какие-то различия в восприятии юмора петербуржцами и москвичами? Последние, например, часто сторонятся петербургского сарказма и склонности к черному юмору.

У.: Думаю, юмор все же универсальная вещь. Приписав пошлость или чернуху какой-либо из двух столиц, я не знаю, какую из них мы больше обидим…

С.: А разница в юморе поколений имеет место?

У.: Да, наверняка. Вот, к примеру, моя бабушка Нина Николаевна Ургант, очень остроумный человек, смотрит каждую передачу «Прожекторперисхилтон», потом звонит мне и говорит: «Я ни-чео не поняла, о чем вы говорили сейчас, ни единого слова, но вы так все заразительно смеетесь!»

С.: Вас еще не начала обременять репутация вечного острослова? Когда люди при знакомстве с вами автоматически ждут, что вы начнете шутить, веселить их?

У.: Конечно, это утомительный процесс. Но в слове остроумие ведь два корня, и один из них связан с умом. Это еще какая нагрузка для мозговых клеток — в течение какого-то времени ненадрывно и ненатужно шутить. Бывает, что некоторые не подключаютк этому делу мозг, а задействуют
другие органы— но, как вы понимаете, это наносит неизгладимый отпечаток на собственно юмор. И потом, мне думается, я все-таки не так безудержно погружен в юмор. Конечно, я стараюсь немедленно рассказать окружающим что-нибудь показавшееся мне веселым. Но вот тот же телепроект с Познером, «Одноэтажная Америка», был как раз возможностью немного отойти от этого. Мне хочется быть разным.

С.: А что хочется еще сделать? В кино? В театре?

У.: Да, и там и там еще не сказано мое громкое слово. Несмотря на то, что некоторым
вполне достаточно моего громкого слова в кинокартине «Трое и снежинка», я так просто переходить на кинематографический шепот не собираюсь.

С.: Бывает, что и вам изменяет чувство юмора?

У.: Не всегда радостно, когда три гада в субботнем телеэфире хохочут надомной на глазах у миллионов телезрителей, ну что тут сделаешь? Мой опыт в боевых искусствах говорит мне, что все равно я ничего не смогу сделать. А то слабительное, что я им подсыпал в стаканы с чаем, подействует позже.