Лауреатом литературной премии «Национальный бестселлер» стал в этом году Эдуард Кочергин.
Главный художник БДТ им.
Г. А. Товстоногова с 1972 года
Эдуард Степанович Кочергин
неожиданно для себя стал
известным писателем. Первая книга, сборник рассказов
«Ангелова кукла», появилась
семь лет назад и была замечена, вторая — воспоминания о детстве «сына врагов народа»
в приемниках НКВД и бегстве
через всю страну на поездах
из Омска в Ленинград вызвала
еще больший интерес и стала
победителем премии «Национальный бестселлер». Кочергин
рассказывает современникам
ту часть истории России,
которая долгое время либо
замалчивалась, либо воспроизводилась в обличительном
ключе. Кочергин не обличает
и не проповедует, но видит народную жизнь глазами очевидца и художника — и читатель
вместе с ним следит за героями
страшной сказки, которая в то же время и есть единственная
реальность.
Вы сказали, что не ожидали такого интереса к вашим
сочинениям. Тем не менее
интерес большой.
Повторюсь — это все случайность, я не рассчитывал ни на что. Первую книгу издал «Лимбах», они вышли на меня после
публикации рассказов из «Ангеловой куклы» в «Петербургском
театральном журнале». Потом
появились «Крещенные крестами» и кто-то из критиков назвал
две моих опубликованных книги
дилогией. Но это пока не дилогия
— потому что, всерьез, в «Ангеловой кукле» есть рассказы,
которые скорее
должны войти в «Крещенные крестами». И есть еще
двенадцать новых рассказов, которые как раз можно включить
в «Ангелову куклу». То есть
хотелось бы сделать честную
дилогию, раз уж так назвали эти
тексты знающие люди. А еще
меня все подталкивают, чтобы
я написал о театре, но о театре
вон сколько мемуаров лежит на полках: артистов, режиссеров. Я написал бы о людях театра, которых никто не знает и не видит:
макетчиках, столярах, художниках, красильщицах. Знаете, можно было красильщице позвонить,
сказать: «Маша, на один тон
выше» — и отправить ей юбку. И она поднимала именно на один
тон, ни два, ни полтора. Книжку
назову «Рассказы планшетной
крысы». Планшетной — потому
что «планшет сцены». В императорских театрах существовало
такое внутреннее звание, это
были мастера постановочной части, которые знали все тонкости
любого ремесла. А выражение
это идет от того, что машинистами сцены в театр часто брали
боцманов, списанных с кораблей.
Корабли были парусные, и эти
боцманы приносили свой язык —
«палуба», «планшет», «планшетная крыса».
Из книги «Крещенные крестами» непонятно, что же случилось с отцом героя, то есть с вашим отцом.
На самом деле он просто исчез,
как и многие тогда исчезали. Он был аспирантом в ЛЭТИ у профессора Берга, который начинал заниматься кибернетикой.
Всю их группу — профессора и аспирантов — забрали, но Берга
потом отпустили, потому что
в воздухе уже запахло войной,
специалисты были нужны. А следы отца теряются где-то на Востоке, в Средней Азии.
На фотографии вашей матери, которая опубликована в книге, стоит дата
— 1921 год, и место — Чита.
Она из ссыльных поляков?
Моего прадеда Доната выслали
в Сибирь после польского восстания 1863—64 годов, лишив всех
прав. Записали курскими крестьянами. Мама уехала в Ленинград, поступила в ЛЭТИ, там
они с отцом и познакомились.
Собираетесь ли вы написать еще что-нибудь? Судя
по всему, жизненного материала еще предостаточно.
Еще, если хватит сил и здоровья: среди моих польских предков был интересный тип, Антоний Эдуард Одынец, он был
поэт, писатель, переводчик, а также друг и биограф Адама
Мицкевича, они познакомились
в Виленском университете. У него есть записки о путешествиях по Европе и России с Мицкевичем, сейчас их переводят на русский. И еще есть моя мать,
которая прошла лагеря, а это
жуткий опыт, если вы читали
про женские лагеря, то это гораздо страшнее, чем мужские. Я не буду описывать ужасы, потому что, во-первых, об этом и так
достаточно сказано, во-вторых,
я просто не в состоянии об этом
написать. Я просто хочу чередовать эти две жизни одной фамилии — Антония, который ест суп
из черепах на приеме у герцога,
и советской зэчки, которая по весне добавляет в баланду молодую крапиву.