Я занят не наукой, а журналистикой | Главное | Time Out
Главное

Я занят не наукой, а журналистикой

Нина Иванова   6 декабря 2009
4 мин
Я занят не наукой, а журналистикой
8 декабря в книжном магазине «Москва„ Леонид Парфенов представит третью часть проекта “Намедни», посвященного 1980-м.

Ваш метод ставить в один ряд по значимости трусики «неделька» с покушением на папу римского и падением Берлинской стены наверняка вызвал недовольство академических историков?


Во-первых, они не в одном ряду. Во-вторых, ну и что? Я же не наукой занят, а журналистикой…


Вас принято называть популяризатором, а популяризация предполагает, что вы академическое знание преобразуете в общедоступное.


Это их дело, как меня называют. Мое дело — делать то, что считаю нужным. Кто-то к этому отнесется как к популяризации. Много людей говорят, что «Намедни» нужно читать вместо учебника, потому что это интересно. Я считаю, что нельзя — учебник делается по-другому. Почему-то высшая похвала книжке — посчитать ее учебником. Но ведь про историю можно узнать не только из учебника. Люди все что угодно могут знать о Наполеоне и войне 1812 года, а лицо они представляют Стржельчика из фильма Бондарчука «Война и мир». Для меня такой взгляд ясен. А историки возмущаются.

Видимо, часть из них выросла на классовой истории, которая предполагает могучую поступь сменяющих друг друга социально-экономических формаций. А в мире, кстати, очень распространено мнение, что на человека одновременно влияют и Пражская весна, и мини-юбки. Если применительно к феномену бурных 1960-х, то оба эти явления — часть свободы того времени. Как правило, настороженно относятся к этому методу люди, которые никакого своего подхода предложить не могут и настаивают на усредненной скуке.


В таком случае вы сами как бы описали предназначение томов «Намедни»?


Какое угодно. Кто-то говорит, что это coffee-table book. Кто-то относится аж как к учебнику. Кто-то считает профанацией. Кто-то говорит: «Ой, как хорошо — все вспоминаешь». Кто-то: «Я ничего этого не видел, а тут понимаешь, что это значило для людей». Я предлагаю продукт, не адресуя его узко кому-то. На телевидении это называется «от пионеров до пенсионеров». Книгу можно читать подряд, а можно открыть, перелистнуть, вернуться, тут зацепила фотография: «Ой, я такую вещь у бабушки видел», там обратил внимание на заголовок, здесь тема.


Поскольку 1980-е ближе, то, видимо, вам должно было быть удобнее собирать материал для этого тома…


Предметы везде одинаково трудно собирать — никто ничего не хранит. А фотографии проще, потому что официальные съемки АПН (нынешнее РИА «Новости»), ТАССа (нынешний ИТАР—ТАСС) по сравнению с 1960-ми, в которых все выглядело так, как должно было, а не как было на самом деле, — уже не единственные и даже не главные источники. А главное — для публики третий том проще.


Потому что все помнят?


Не только. Вот, например, что получилось с 1960-ми: я ни разу не подписывал книгу с просьбой «Напротив 1965 года припишите что-нибудь — я тогда родился». С 1970-х это пошло уже повально. Думаю, с 1980-ми — тем более. Дело в том, что в 1960-е родились люди, большинство из которых не понимают, как книга может стоить 40—45 долларов. Это тоже проблема. «Для кого же это предназначено?» — возмущаются они. Но это такой формат — такая книга не может быть на плохой бумаге, маленького размера, без иллюстраций. Тут небольшие тексты, иллюстрации и заголовки — едины. Это все мое: я это верстал, отбирал фотографии, сидел с очень терпеливыми дизайнерами Agey Tomesh. Для меня эта книга только в таком формате существует.
Вы все-таки привыкли говорить на телевизионном языке. С переключением на книжный формат у вас не возникало сложностей?
Я нашел способ себя телевизионного чуть-чуть трансформировать в смысле текста. Для меня это тумблеры какие-то, которые нужно переключать. Это, конечно, очень разные сферы, но все же это соседние грядки одного огорода.