Эдуард Радзюкевич («6 кадров»): «Мы пили всё — от одеколона до стеклоочистителя «Пингвин»»

Скоро в Театре Вахтангова премьера нового мюзикла «Карлсон, который живет на крыше». Не боитесь сравнения со Спартаком Мишулиным?

Я с большим опасением жду премьеры! Конечно, хочется сделать эту роль такой же яркой и стремительной, как у него. И, надеюсь, мой Карлсон оправдает ожидания. Недаром же я все детство проходил в музыкальную школу. Хотя справедливости ради должен сказать, что насильно меня туда никто не тащил, и уж конечно, я не думал об этом как о будущей профессии — просто хотел научиться играть на баяне…

А у вас есть «свой» зритель, который ходит «на Радзюкевича»?

Наверное, бремя популярности буквально свалилось мне на голову после «6 кадров».

Вы довольно поздно стали знаменитым…

Как только бросил пить пять лет назад, сразу все и наладилось — и в личной жизни, и в творческой.

Что, было так серьезно?

Впервые напился лет в 16, в десятом классе все баловались вином, портвейном, мадерой. А когда поступил на вечернее отделение радиотехнического института и пошел работать на завод, то заводская проходная «вывела меня в люди» — чего мы только не пили: начиная от технического спирта и одеколона и заканчивая стеклоочистителем «Пингвин». Повод-то всегда найдется.

Как удалось остановиться?

В какой-то момент признал, что алкоголик, самостоятельно остановиться не могу, пошел к врачам. Я не ханжа — поэтому так спокойно об этом говорю. И еще потому, что возвращаться к этому не собираюсь: свой товарный поезд, состоящий из канистр, я уже выпил. В детстве еще начал прыгать с товарняков. Вот и с этого спрыгнул. Многие не верили, что способен остановиться, а я сразу коллег предупредил, что зашился, чтоб не раскалывали на сцене, а то есть такая популярная шутка — вместо воды спиртное налить на сцене… Хорошая шутка, но я ведь реально мог коньки отбросить…

А что это за прыжки с товарняков в детстве — хулиганские выходки?

Я всю жизнь боялся высоты и активно пытался преодолеть свой страх. Прыгал со всего, с чего только можно. С крыш, железнодорожных мостов, идущих товарных составов — это было любимое зимнее развлечение у пацанов моего возраста. Я жил тогда в районе Большой Академической улицы, там железнодорожная ветка проходит. Зимы стояли не в пример нынешним — лютые. У каждой квартиры наготове одиноко торчал веник: приходя домой, все долго отряхивались. Словом, снега было много, и на ходу с товарного поезда можно было прыгать как в подушку. Мы забирались на высшую точку железнодорожного моста, и самый кайф — попасть между каменным забором и идущей электричкой, там было метра три-четыре. Дурь, конечно, очень опасная. Прыгать начал с десяти лет, а закончил лет в восемнадцать. Друзья тогда после Суворовского училища поступили в военные институты, мы выпили на радостях, а в таком состоянии — был бы предлог. Вот «на слабо» и прыгали. Пьяных ведь Бог бережет!

А как вы в артисты-то попали?

Я вообще из семьи военных и собирался поступать в военный институт, но меня комиссовали. До сих пор понять не могу причину, но это стало настоящей трагедией для моей тогда еще неокрепшей психики. Но я играл на баяне, занимался в театральной любительской студии, так что боязни перед публикой не было. И театр любил — в детстве умудрялся доставать билеты в Большой . А еще, помню, ходил в «Ленком» смотреть, как Абдулов играл Осла, — я мелкий совсем был, но в память врезалось.

Вам приходилось бороться с зажатостью перед выходом на сцену или в кадре?

Мне вовремя объяснили, что каждый день в нашей профессии — волевой шаг. И если относиться к профессии халатно — она мстит и наказывает. Меня, по крайней мере, наказывала неоднократно. Хотя бывало и наоборот — излечивала и щедро вознаграждала. Недавно я прочитал интервью с Аль Пачино. Его спросили: «Какова разница между театром и кино?» Он ответил: «По большому счету и то и другое — хождение актера по канату. Только в театре канат натянут под самым потолком, на очень большой высоте, а в кино он лежит на полу». Замечательно сказано, лучше не придумаешь. Если ты на сцене оступился — разбиваешься вдребезги. А зритель этого никогда не прощает.

А мандраж перед премьерой есть?

С этим у меня дела очень смешно обстоят — я никогда не волнуюсь перед выходом на сцену…

Повезло!

Не торопитесь с выводами. У меня жуткий отходняк после. Меня колбасит до такой степени, что я не могу спать, начинается бессонница, и я буквально впадаю в ступор. Нас ведь учили справляться с зажимом перед выходом на сцену, а как с этим бороться после — никто и словом не обмолвился.

А какое самое сильное детское впечатление?

Я помню, как ходил в детский садик «Незабудка» в Санкт-Петербурге. Помню, девочек все время защищал, дрался с ребятами. Отлично помню свой пятый день рождения: я пришел к маме в больницу и звал ее домой. Это было 11 июля. А 13-го мамы не стало. Это самое страшное детское впечатление, которое затмило все остальные. Тогда, наверное, я впервые задумался о жизни и смерти. С тех пор с каждым годом становлюсь все большим философом. И это естественно.