Дикое поле | Кино | Time Out

Дикое поле

Денис Рузаев   22 января 2009
2 мин
Дикое поле
"Дикое поле", снятое по сценарию Луцика и Саморядова и получившее массу призов, оказалось эпосом, убитым при пересказе.

Посреди бескрайней степи в больничке живет молодой доктор (Долин). Аккуратный, чистый, молчаливый. Лечит алкашей, коров и опять алкашей. Ждет невесту, которая все не едет, а когда приезжает, то лучше б и не было ее. Все кругом поминают смерть, а то и вовсе норовят помереть, но ничего, полежат-полежат и отходят (по-настоящему кончается здесь разве что пара заезжих бандюганов, так и те «не наших кровей»). Доктор сначала нервничает от- того, что не мрут даже самые безнадежные, а потом вдруг, кажется, все понимает и успокаивается. Тут с соседнего холма сходит ангел, до того нормальный, смирный — сидел, смотрел, защищал.
Про «Дикое поле» важно знать, что оно снято по сценарию покойных Петра Луцика и Алексея Саморядова («Дюба-дюба», «Лимита», и главное, «Окраина», поставленная самим Луциком за пару лет до смерти). Поэтика соответствующая: издевательский эпос, проглядывающий за тревожными и осознанно дурацкими сценками из периферийной жизни, идиотская духовность вопросов вслух к отвернувшемуся Богу, дикое пространство, которое определяет бытие живущих в нем, народное мифотворчество, при жизни драматургов не фигурировавшая еще в киноведческих заметках хтонь. Болит душа — налейте ему водки, откинулся — не страшно, если на ночь закопать, утром будет живой. Все это, в общем-то, есть в фильме Калатозишвили, очень бережно (а Луцик и Саморядов известны еще и тем, что все их гениальные сценарии — кроме «Окраины», конечно — были загублены постановкой) отнесшемуся к тексту. Калатозишвили вслед за своими сценаристами низводит весь пафос до нуля висельническим, врешь-не убьешь, юмором, аккуратно воспроизводит доморощенную метафизику, да и вообще старается изо всех сил. Но только русская земля, этот главный живой текстов Луцика и Саморядова, эта прародительница запойных былин и всепожирающая полуазиатская бездна, не дышит, не бьется здесь, как прежде, в буйном припадке, погребенная под бесконечно красивыми пейзажными кадрами. Стоит, не шелохнется, померла и не отходит. Не ясно, в чем тут дело — то ли в лицах актеров, за прошедшее десятилетие отвыкших играть подобные коллизии, то ли в том, что метафизика не работает без собственно физики, без давления почвы, глубинных тектонических сдвигов, что так сводили с ума кряжистых, уродливо витальных героев той же «Окраины». Симпатичное кино вышло у Калатозишвили, разве что мертвое.