«Энди Уорхол видел будущее»

В Москву приехал Кристофер Макос, знаменитый фотограф и близкий друг Энди Уорхола. Он снимал Педро Альмодовара, Кристиана Слэйтера, Роберта Дауни-младшего, Тома Форда. Теперь эти работы показываются на выставках и приобретаются коллекционерами. Это он сфотографировал Уорхола в париках и с макияжем на лице. Сейчас все еще время Уорхола — убежден фотограф.

— Говорят, в архивах Уорхола нашли шестьсот «капсул времени» — коробок с документами, газетными вырезками, фотографиями, несъеденными шоколадками, которые должны были зафиксировать мельчайшие отрезки жизни художника. Вам не кажется, что сейчас настало время Уорхола, хотя его уже нет в живых. Такие капсулы времени — это личные блоги людей, где они постят сиюминутные ощущения и фотографии.

— О! Энди всегда так поступал! Куда бы ни ехал, он брал с собой камеру и диктофон и фиксировал все. И да, в этом смысле, похоже, Энди был первым блогером. Он фиксировал момент. То же самое он делал в своих картинах. Социальных сетей вот только тогда не было — некуда было выкладывать. Тогда такой социальной сетью была «Студия 54» (знаменитый ночной клуб. — Прим. Тime Out). Все фотографировали друг друга на фотоаппараты, умеющие за минуту печатать фотографии. Думаю, будь он жив сейчас, он получал бы огромное удовольствие от современной жизни.

— Давайте поиграем в то, что делал бы Уорхол, будь он сейчас жив… Кого бы нарисовал вместо Мэрилин Монро? Леди Гагу?

— Да! Скорее всего! Он очень любил знаменитостей. И сейчас он бы разговаривал с ними. Знаете, почему Уорхол так знаменит во всем мире? Я вам объясню. Американские художники до 1960-х вдохновлялись европейскими образцами. Уорхол же не смотрел ни на кого: он жил только Америкой, концентрировался на всем американском — Мэрилин Монро, Элвис Пресли и прочие. Поэтому он и был так популярен. Он брал то, что знают все. Вы заходите в любой супермаркет и видите там банки с томатным супом. Ну суп и суп. А он брал эти банки и делал из них искусство. Он не смотрел на что-то нереальное, запредельное. Он не поднимался высоко — брал то, что было рядом.

— Что сейчас могло бы занять место банки томатного супа?

— Ну, не знаю, Facebook или iPhone, наверное, — оба есть у всех. А может, кроссовки Nike. Он видел будущее. Как хороший фотограф видит вещи, которые другие не видят, так же Уорхол знал, что будет востребовано.

— Кажется, он как-то про себя сказал, что даже если бы открытие общественного туалета сделали бы событием, он появился бы там первым. На какую презентацию он пошел бы сейчас непременно?

— Да любую. Если перед ним открыть дверь — он непременно вошел бы в нее, чтобы посмотреть, а что за ней. Сюда бы пришел, если бы узнал, что я сюда приехал. Он все время где-то был. Он был частью Нью-Йорка. Когда он умер, у всех возник вопрос: «А где же Энди? Странно, что его нет». Я был во Флориде, когда он умер. Когда умерла его мать, он говорил, что ему кажется, будто она просто ушла в супермаркет за покупками и вот-вот вернется.

— Он вроде и на похороны матери не пошел.

— Он не верил в смерть!

— При этом про него говорят, что, когда его приближенные кончали жизнь самоубийством, он злился, что они его не предупредили и он не смог заснять это на пленку.

— Я вам так скажу. Было четыре «Фабрики» (здание на Манхэттене, которое Уорхол сделал своей творческой лабораторией. — Прим. Time Out). Очень популярной была вторая — я не участвовал в ней. Я участвовал в третьей и четвертой. Там все принимали наркотики, устраивались бесконечные оргии… И там была женщина по имени Валери Соланас. Она была участницей Ассоциации за принудительную кастрацию мужчин. Она, как вы помните, стреляла в Уорхола. После этого «Фабрика» очень изменилась. Она превратилась в бизнес-искусство. Был фильм, который сделал Дэвид Боуи об Уорхоле, — я его не видел. Я не хожу смотреть эти фильмы. Я был частью этого мира, и эти фильмы не кажутся мне настоящими.

Так вот по поводу интереса Энди к смерти — он очень изменился после того, как в него стреляли. Есть такие стороны Энди Уорхола, о которых вы не знаете. Когда мы сидели небольшой компанией, у него не было имиджа Энди Уорхола. Он был обычным человеком. Я часто объяснял ему, как нужно фотографировать…

Вы, наверное, думаете, что он был такой серьезный, никогда не улыбался? А он любил посмеяться! Если при нем кто-то падал со стула, он хохотал так, что не мог остановиться. А еще очень жаловаться любил. Даже «жаловаться» не то слово — ныть любил. И критичный был очень. Вот если бы он тут сидел, то начал бы критиковать людей за столом.

— Мизантроп?

— Да не то чтобы… Он, кстати, и к себе очень критично относился. Почему я не могу лучше рисовать? Почему я не могу больше заработать денег? И все в таком духе.

— Когда вы его фотографировали, вы ему говорили, каким он должен быть перед камерой?

— Конечно! Я всегда так делаю со всеми своими моделями. Смотри сюда, опусти глаза, хочу, чтобы у тебя был такой взгляд. Энди нравился имидж, который я создал для него. Фотограф — это же как психотерапевт. Если дать человеку образ, он начинает к себе лучше относиться. Многие мои фотографии Энди черно-белые, и чуть-чуть света падает на лицо. Когда он смотрел на эти фотографии, то сам себе очень нравился. Вообще-то он был симпатичный малый: очень белая кожа, выглядел необычно…

(Отвлекается.) Смотрите какое меню — похоже не колоду карт. Сейчас в Москве очень много таких элементов. Вот в этом месте, где мы с вами сидим (разговор происходит в Strelka bar. — Прим. Тime Оut), энергетика как в Нью-Йорке 1970-х годов: люди, играющие в пинг-понг на улице, музыка, любопытные вопросы, любопытные ответы. Равнодушных нет…

— Какой вопрос об Энди Уорхоле вам никогда не задавали, а вам бы хотелось, чтобы задали?

— Черт! Вот дилемма! Думаю, что был ли Энди хорошим другом. Если бы меня об этом спросили, я бы ответил, что да, был. У меня везде его фотографии. Мы все католики. Все дети из католических семей учатся в одних и тех же школах, у них одна и та же система ценностей. У нас одно и то же чувство вины. Поэтому мы отлично ладили.

— Из всех, кого вы фотографировали, кто у вас остался в памяти?

— Элизабет Тейлор. Когда мы с ней сидели напротив друг друга, я понял, что сижу перед Клеопатрой…