Наркомат Просветления
Малоизвестный факт: в ноябре 1910 года в дом начальника станции Астапово Липецкой губернии, где в тот момент умирал Лев Толстой, прибыли не только его домочадцы, ученики и бесчисленные журналисты, но и киношники-документалисты. Они жаждали запечатлеть все что только можно (и чего нельзя) для киножурналов, которые крутили в "электротеатрах" и кафешантанах по всей Европе. Волей Кена Калфуса в числе этих стрингеров оказался московский паренек Николай Грибшин ассистент оператора французской студии "Братья Патэ". Он проявил себя не только толковым помощником, но и человеком, тонко чувствующим дух времени. Известно, что прибывшая в Астапово Софья Андреевна тщетно умоляла Владимира Черткова, ближайшего помощника и душеприказчика Толстого, пустить ее к своему умирающему мужу. Грибшин придумал гениальный, чисто кинематографический ход, предложив графине постановочную сцену: она (под объективом камеры) подходит к дверям дома, стучится в дверь, после чего следует пауза (во время которой на экране возникает затмение, обозначающее ход времени)… и Толстая отходит от двери с умиротворением на лице. Фирма "Патэ" получала эксклюзивную хронику, а Софья Андреевна иллюзию примирения с супругом в глазах десятков тысяч зрителей.
Никто из свидетелей и участников этой странной сцены не осознал важности произошедшего. Никто, кроме рябоватого невысокого кавказца по кличке Коба, прибывшего в Астапово с намерением конвертировать возможные массовые беспорядки в революционное восстание.
Кино изобрели французы, развивали немцы и итальянцы, но в итоге оно стало самой важной частью культуры и менталитета американцев. Может быть, поэтому трехлетней давности дебютный роман 50-летнего ньюйоркца (успевшего пожить в Париже, Дублине, Белграде и Москве) строится по лекалам фильма. В нем четыре части, каждая из которых происходит на своей площадке: Астапово, 1910; занятый большевиками монастырь, 1919; Арбат и Александровский сад, 1921; Горки, 1924. Крупные планы чередуются средними и общими, лапидарные диалоги эротическими кадрами и лирическими флешбэками.
Для Николая (ставшего после Октября большевистским комиссаром) кино не просто "важнейшее из всех" революционных искусств: оно само инструмент преобразования действительности. Эту нехитрую мысль автор проводит через всю свою книгу от гротескной сцены, в которой юная киноэнтузиастка во имя "женского просвещения" устраивает для крестьянок показ самодельной порнографии ("Вы не поверите, сколько женщин в среде рабочих и крестьян не умеют или стыдятся заниматься самостимуляцией!"), до жутковатого кадра в Горках, где мы видим героя в спальне умирающего Ильича. "Мало сделать вождей известными, размышляет Николай, надо при помощи сюжетов сфабриковать им характерные образы". Роман написан на русском материале (и с хорошим его знанием), но американцем и для американцев. Так что если будете искать в "Наркомате Просветления" разоблачения сталинизма, то им здесь явно дело не ограничивается: похоже, нью-йоркский интеллектуал метит в кого-то поближе.