Педро Альмодовар: «Это мрачный фильм, но не хоррор» | Кино | Time Out

Педро Альмодовар: «Это мрачный фильм, но не хоррор»

Дэйв Кэлхоун, Time Out London   21 сентября 2011
4 мин
Режиссер об оправдании аморальности и своей первой за 20 лет работе с Антонио Бандерасом — фильме «Кожа, в которой я живу».

«Вот мой следующий фильм, сидит прямо перед вами», — Педро Альмодовар улыбается и машет руками, указывая то на меня, то на себя. Неужели он собирается снимать кино про британского кинокритика, прилетающего в Мадрид в один из жарких воскресных полдней, чтобы поговорить с испанским классиком о его фильмах? Если бы. Таким витиеватым образом Педро дает понять, что все его внимание сейчас уделено мне: «Вот он я, весь ваш». Как трогательно! Неудивительно, что такие актеры, как Антонио Бандерас, Пенелопа Крус, Виктория Абриль и Кармен Маура вот уже тридцать лет считают за честь снова и снова сниматься у него.

Бандераса Альмодовар не задействовал последние двадцать лет из этих тридцати — со времен «Свяжи меня!», который был для актера и режиссера уже пятой совместной работой. Понятно, почему «Кожа, в которой я живу», где Антонио играет доктора Роберта Ледгарда, замкнутого, богатого пластического хирурга, с помощью скальпеля изгоняющего демонов своей запутанной личной жизни, видится многим как воссоединение этого дуэта. «Кожа» — экранизация романа Тьерри Жонке
«Тарантул», но Альмодовар так сильно переработал сюжет первоисточника, что его почерк узнается здесь безошибочно. Педро переносит действие в современность, а из Франции — на шикарную испанскую виллу, привносит несколько болезненный интерес к отношениям матерей и сыновей — и мутациям сексуальности, поминает художницу Луиз Буржуа и уверенно играет с хронологией. «Кожа» одновременно шокирует и путает зрителя.

В каком-то смысле это классическая для режиссера история о злоупотреблении властью, вызванном травмой и личными трагедиями. Мы видим Ледгарда за работой, в больнице и частной лаборатории, — и он оказывается настоящим экспертом по части кожной трансплантации. Вот только дома у хирурга томится пленница-красотка (Елена Анайя) с идеальной кожей, а в прошлом — покойные жена и дочь. По мере того как нарастает интрига, растет и чувство удивления и дискомфорта — а может ли и быть иначе, когда сладостная месть одного героя — оживший ад для других. Находятся и те, кто называет «Кожу» хоррором. «Я не готов с этим согласиться — да, в “Коже” есть какие-то элементы хоррора, но фильм в целом подчиняется другим законам. Строго говоря, каноны хоррора как жанра здесь неприменимы», — немного раздражается режиссер.

Ну а как бы он отреагировал, если бы я назвал фильм одновременно сексуальным и нездоровым, торопливо поясняя, что и то, и другое — комплимент? «Не-здо-ро-вый (растягивает гласные) говорите… Нет, конкретно к этому фильму я бы эти эпитеты не употреблял. Тут больше подходят определения помрачнее».

В каком-то смысле вся карьера Альмодовара — это история симбиоза возмутительного и чувственного. «Да, пожалуй, вы нашли подходящие слова. Но все, что считается возмутительным в моих фильмах, появлялось в них до неприличия естественно. У меня нет осознанного стремления возмущать и шокировать. Все это часть жизни — и, напротив, я даже стараюсь как-то оправдывать персонажей, которые ведут себя аморально».

На самом деле сложно представить себе режиссера, настолько склонного понять и простить даже самых невероятных своих персонажей. Тот же Бандерас играл у него то мусульманского террориста, то пациента психушки. Ледгард из «Кожи» в каком-то смысле служит кульминацией неуравновешенных бандерасовских персонажей. «Ну я бы не сказал, что он и раньше играл у меня только психов. Вот, например, его герой в “Свяжи меня!” — он же простой влюбленный бедняга, разве не так? Он просто не очень умен. А вот персонаж Антонио в “Коже” — натуральный психопат, тут я спорить не буду. Дело даже не в том, что он хочет причинять другим боль, он просто не знает, что это такое. Так что мы с Бандерасом работали совсем не так, как раньше. Я все съемки добивался от него невыразительности, абсолютного нуля в мимике и эмоциональности. Я хотел, чтобы все поняли: этот герой вообще ничего не чувствует».