Юлия Кристева: «У психоаналитика нет стетоскопа» | Главное | Time Out
Главное

Юлия Кристева: «У психоаналитика нет стетоскопа»

  16 декабря 2010
4 мин
Юлия Кристева: «У психоаналитика нет стетоскопа»
Недавно Москву посетила знаменитый на весь мир ученый и автор романа «Смерть в Византии».

Какова для вас связь между лингвистикой и психоанализом? Почему вы объединили два этих занятия?

Я начала заниматься лингвистикой, потому что меня интересовала литература. Это с одной стороны. А с другой — меня интересовал структурализм Леви-Стросса, который во многом заимствовал метод Романа Якобсона, но в приложении к мифу. Довольно быстро я поняла, что богатство опыта художественной литературы столь велико, что лингвистическая сухость не может всего учесть. И меня стала интересовать личность говорящего человека. То есть не просто фраза того или иного героя, но весь ментальный процесс, благодаря которому эта фраза возникает. И это привело меня к изучению русского мыслителя, который не был ни формалистом, ни постформалистом, — это Михаил Бахтин. И, отталкиваясь от этого, я стала изучать сюжет, историю — кто говорит и в каком контексте говорит. То есть то, что у Бахтина связано с терминами «диалог» и «карнавал». А теория Фрейда мне позволила углубить идеи Бахтина. То есть — когда мы говорим о страсти, о чувствах, о переходе от одной привязанности к другой, о жизни, смерти — все это Бахтин рассматривал в традициях постгегельянства, более в аспекте философском, нежели персоналистическом. И очень быстро от лингвистики я перешла к психоанализу. Но связь анализа с лингвистикой, конечно, присутствует. Потому что психо анализ осуществляется с помощью языка, речи. У психоаналитика нет стетоскопа, он не пользуется рентгеном. Язык — единственный его инструмент.

Психоанализ — это практика. Вы практикующий психоаналитик?

Конечно, психоанализ — это практика. Но для того, чтобы практиковать, нужно получить образование. Что я и сделала. Сначала я изучала психоанализ самостоятельно — на протяжении 13–14 лет. Затем я училась в Институте психоанализа, в котором преподается теория психоанализа. Потом у меня появились пациенты, которыми я занималась под контролем более опытных специалистов. Я им рассказывала о своей практике, а они давали мне советы и рекомендации — то, чем я занималась здесь, в Москве, в эти дни с российскими коллегами. Это долгий, очень долгий процесс посвящения в психоанализ…

У вас есть пациенты?

Да, конечно. И их много.

То есть теорией вы не ограничиваетесь?

Нет, я практикую весь день — по понедельникам и пятницам. Вторую половину дня — по средам и четвергам. Это много. Сейчас это у меня занимает больше времени, чем преподавание. Для того чтобы попытаться понять уникальность пациента, нужно самому быть уникальным. Опираясь на свои желания и творческую энергию, можно увидеть желания и творческие особенности другого. Это акт довольно мистический. Ощущение, что ты можешь переместиться в другого. Глядя на вас, я, например, чувствую, что нам есть что сказать друг другу. Это возможность чувствовать вместе. И если вы попросите меня подвергнуть вас психоанализу — я это сделаю.

Кто повлиял на Юлию Кристеву

Постструктурализм Ролана Барта с его стремлением освободитьтекст от личности, свести смысл текста к чистой знаковой структуре («Нулевая степень письма», «Смерть автора») определил интересы Юлии Кристевой, только вступавшей в науку (в частности, ее работу «Революция в поэтическом языке»). Вначале работы Клода Леви-Стросса, основателя школы структурализма в этнологии («Путь масок», «Структурная антропология» и др. труды) показали, что структурализм применим в изучении мифа. А миф — это не просто знак, а спрессованная история знака, то есть жизнь человека и социума, зафиксированная в ритуале и жесте, в памяти и сознании. Иначе говоря, структура текста свидетельствует еще и о мифе. Затем Михаил Бахтин заставил ее увидеть, что текст (и личность как текст) вбирает в себя чужие голоса, что это диалог, полифония (любопытно сравнить «Поэтику Достоевского» Бахтина и «Полилог» Кристевой). Текст — это реакции на голос другого, ирония, осмеяние, карнавал. Это вечные вопросы страсти, любви, смерти в постоянном споре, разноликом действии. Однако и здесь личность как будто размывалась в истории. Cледующим шагом на этом пути персонализации знака (при всем понимании его многомерности и универсальности) стало увлечение психоанализом и школой Жака Лакана с его попыткой соединения структурализма и психоанализа (см., например, работу Лакана «Функция и поле речи и языка в психоанализе»). На этом во многом строятся ее книги «Черное солнце», «Вначале была любовь» и другие. Наконец, Умберто Эко своими романами («Имя Розы», «Маятник Фуко») дал пример соединения научных занятий (не будем забывать, что Эко тоже семиотик) с художественным творчеством, истории с современностью и повлиял на Кристеву-писательницу («Смерть в Византии» в первую очередь).