«Чувствую себя спартанцем»
По меркам российской киноиндустрии Звягинцев — счастливчик. Пока многие его коллеги маются в поисках продюсера, у него после успехов в Каннах и Венеции карт-бланш на дорогие высоколобые проекты, он желанный гость на кинофестивалях. Его новый фильм — экранизация рассказа Уильяма Сарояна о фатальном непонимании между мужчиной и женщиной.
С момента венецианской премьеры «Возвращения» прошло четыре года. Чем обусловлено долгое молчание?
В том, что история со вторым фильмом так затянулась, вероятно, виноват мой перфекционизм. Продюсер «Возвращения» Дима Лесневский предложил мне подумать над новым проектом уже через месяц после Венеции. Поиски сценария растянулись более чем на полгода. Потом долго отбирали натуру по всей Европе, несколько месяцев строили в Молдавии декорацию дома, в котором живут наши герои… Да что говорить — месяца три ушло только на то, чтобы найти русский голос для шведской актрисы Марии Бонневи, которая исполнила главную женскую роль в «Изгнании». Целый год мы ее ждали — по условиям контракта со своим театром Мария не могла сниматься осенью 2005 года. Продюсер решил перенести съемки на осень 2006-го.
Что повлияло на окончательный выбор сценария?
«Изгнание» опирается на сценарий, который был написан кинооператором Артемом Мелкумяном. Он передал его мне со словами «Я видел “Возвращение”, поэтому абсолютно вам доверяю, и если вас заинтересует этот сценарий — делайте с ним все, что считаете нужным». Возможно, Артем об этом пожалел впоследствии — фильм он в целом не принял.
Сценарий был сильно переработан?
Да. Имена персонажей, детали сюжета, существенно переделаны диалоги, финал… У Сарояна действие происходит в Калифорнии, это история американской глубинки начала ХХ века, с котелками и паровозами. Пока мы искали фактуру, исколесили полмира, и я пришел к мысли, что мы будем снимать вневременную историю. Но главное — был изменен смысл высказывания. Повесть Сарояна и первоначальный сценарий Артема послужили хорошим поводом для создания нашей истории.
Если вы почти все переделали — что же вас зацепило в этом сценарии?
Для меня очень важен в любой истории мифологический контекст или возможность его привнести. Я загораюсь идеей фильма в полной мере, только когда вдруг понимаю, что внутри этой конкретной истории спрятана матрица «вечного сюжета». И в «Возвращении», и в «Изгнании» я шел именно таким путем.
Вы не пытались найти эту матрицу в каком-то более причудливом сюжете? Или рассказать зрителю о том же самом не языком библейской притчи, а с помощью простых жанровых схем — криминальной драмы, мелодрамы, триллера?
Я не играю в постмодернистские игры. Хотя именно они, вернее, их облегченные имитации до сих пор пользуются наибольшим спросом у публики и так называемой критики, что и понятно, ибо на то и рассчитано. У меня другой подход. И я чувствую, что фильм у многих вызовет болезненные реакции. Рецензия одного критика даже так прямо и называлась: «Ни воздуха, ни жизни, ни любви». Да, взаимодействие с фильмом — штука довольно тонкая. Особенно это касается фильмов, которые снимаются, что называется, поперек течения, то есть против законов индустрии развлечений. Тем не менее я знаю, что есть люди, которые ждут фильма «Изгнание» .
А вы не думаете, что зрители могут не поверить вашим героям? Что они увидят режиссера, которого волнуют проблемы человечества, но не найдут человека с проблемами, похожими на его собственные?
А когда вы читаете «Медею», у вас возникают какие-то жизненные параллели?
После просмотра у меня создалось впечатление, что вы не пускаете в кадр ни одной случайности.
Да, совершенно намеренно я вынимаю все случайное. Если есть возможность сконструировать мир, создать его полностью, целиком, как сон, создать реальность, которой не существовало до тебя,— почему бы этим не воспользоваться? От того, что можно привнести в эту реальность все, что хочешь, или, наоборот, изъять все лишнее, у меня просто захватывает дух.
«Сотри случайные черты, и ты увидишь — мир прекрасен»?
Ну, если бы сейчас у нас была задача поставить здесь камеру и снимать наш диалог в этом кафе, то я, конечно, переодел бы вас, себя, официанта, поставил бы на стол другие салфетки, бокалы, выключил бы эту музыку, включил бы другую. Мне просто неинтересно уворовывать у реальности, мне нравится ее создавать.
Вы чувствуете призвание к тому, что вы делаете?
Какой ответ вы думаете получить? Если я отвечу: «Я режиссер, призванный делать кино», — то буду выглядеть полным идиотом. А с другой стороны, зачем, по-вашему, я этим занимаюсь?
Работать с мифом — смелость иного порядка, чем, например, снимать кино в этом кафе. У вас не кружится голова от масштаба историй, которые вы рассказываете?
Знаете, в Спарте так испытывали будущих воинов: толкали юношей в пропасть, но в последний момент удерживали. Если у кого-то при этом бледнело лицо, его сбрасывали, а если краснело — оставляли жить. Я чувствую себя таким же юношей, только, в отличие от спартанцев, сам себя подталкиваю к краю. И от масштаба задуманного у меня к лицу приливает кровь.