Пойдем, нас ждет машина

Пьесы тольяттинца Юрия Клавдиева — брутально-подростковое фэнтези, искреннее и свободное, сочиняемое человеком с катастрофическим, хотя вполне здоровым сознанием. Сильное место этого драматурга — урбанистические ужастики, выписанные вполне правдоподобно. Слабое — доморощенная философия, которой он начиняет полудетское сознание своих героев. В спектакле Владимира Агеева реализму поставлен заслон, а туманным манифестам юности дан зеленый свет.

Маша (Дарья Грачева) и Юля (Алина Сергеева) из спектакля "Пойдем, нас ждет машина" — девушки нервные и впечатлительные. Традиционный набор подростковых претензий к миру у них дополняется ненавистью к начальству и псевдоинтеллектуальным беседам о японском кино. В один прекрасный день их экзистенциальная тоска переполняет мыслимые пределы, и тут в пьесе Клавдиева начинается самое интересное. Маша хочет покончить с собой, только вот не знает — как. Менее испорченная Юля подругу сначала отговаривает, а потом соблазняет маленькой авантюрой. Крепко, совсем не по-дружески, расцеловавшись (в этот момент Агеев вклинивает между актрисами артиста Алексея Багдасарова, и вместо лесбийской сцены выходит невинный трюк), Маша и Юля садятся в машину и едут на окраину. С тем, чтобы замочить первого встречного: "Ну, как Бонни и Клайд", — объясняет Юля Маше. Единственной жертвой их предприятия становится грязный бомж. Девушек берут в оборот трое неказистых парней с зэковскими повадками. Машу насилуют — впавшая в аффект Юля убивает мучителей: одному из них она, например, втыкает вилку в горло.

Спектакль Владимира Агеева начинается как раз с того момента, когда полуубитые девицы приходят в себя после своего приключения, лежа на обочине, и только потом повествование начинает раскручиваться в обратную сторону. Для смягчения ужасов жизни в него введена фигура рассказчика (Багдасаров), который качается на абстрактном дереве, изображающем растение в комнате Маши, декламирует стихи Бодлера и юмористически отыгрывает текст. Скажем, очередное насилие он закрывает руками и говорит залу: "Это смотреть нельзя". Такое капустничество превращает клавдиевские ужасы в милые пустяки и уравновешивает отчаянную игру актрис в прирожденных убийц с нежной душой. Вот только, когда девушки минут пятнадцать подряд рассказывают друг другу, что все мы являемся листьями мифического дерева, становится не по себе. С таким резвым началом можно было бы и не вдаваться в сомнительную философию.