Наркомат Просветления

Малоизвестный факт: в ноябре 1910 года в дом начальника станции Астапово Липецкой губернии, где в тот момент умирал Лев Толстой, прибыли не только его домочадцы, ученики и бесчисленные журналисты, но и киношники-документалисты. Они жаждали запечатлеть все что только можно (и чего нельзя) для киножурналов, которые крутили в «электротеатрах» и кафешантанах по всей Европе. Волей Кена Калфуса в числе этих стрингеров оказался московский паренек Николай Грибшин — ассистент оператора французской студии «Братья Патэ». Он проявил себя не только толковым помощником, но и человеком, тонко чувствующим дух времени. Известно, что прибывшая в Астапово Софья Андреевна тщетно умоляла Владимира Черткова, ближайшего помощника и душеприказчика Толстого, пустить ее к своему умирающему мужу. Грибшин придумал гениальный, чисто кинематографический ход, предложив графине постановочную сцену: она (под объективом камеры) подходит к дверям дома, стучится в дверь, после чего следует пауза (во время которой на экране возникает затмение, обозначающее ход времени)… и Толстая отходит от двери с умиротворением на лице. Фирма «Патэ» получала эксклюзивную хронику, а Софья Андреевна — иллюзию примирения с супругом в глазах десятков тысяч зрителей.

Никто из свидетелей и участников этой странной сцены не осознал важности произошедшего. Никто, кроме рябоватого невысокого кавказца по кличке Коба, прибывшего в Астапово с намерением конвертировать возможные массовые беспорядки в революционное восстание.

Кино изобрели французы, развивали немцы и итальянцы, но в итоге оно стало самой важной частью культуры и менталитета американцев. Может быть, поэтому трехлетней давности дебютный роман 50-летнего ньюйоркца (успевшего пожить в Париже, Дублине, Белграде и Москве) строится по лекалам фильма. В нем четыре части, каждая из которых происходит на своей площадке: Астапово, 1910; занятый большевиками монастырь, 1919; Арбат и Александровский сад, 1921; Горки, 1924. Крупные планы чередуются средними и общими, лапидарные диалоги — эротическими кадрами и лирическими флешбэками.

Для Николая (ставшего после Октября большевистским комиссаром) кино — не просто «важнейшее из всех» революционных искусств: оно само инструмент преобразования действительности. Эту нехитрую мысль автор проводит через всю свою книгу — от гротескной сцены, в которой юная киноэнтузиастка во имя «женского просвещения» устраивает для крестьянок показ самодельной порнографии («Вы не поверите, сколько женщин в среде рабочих и крестьян не умеют или стыдятся заниматься самостимуляцией!„), до жутковатого кадра в Горках, где мы видим героя в спальне умирающего Ильича. “Мало сделать вождей известными, — размышляет Николай, — надо при помощи сюжетов сфабриковать им характерные образы». Роман написан на русском материале (и с хорошим его знанием), но американцем и для американцев. Так что если будете искать в «Наркомате Просветления» разоблачения сталинизма, то им здесь явно дело не ограничивается: похоже, нью-йоркский интеллектуал метит в кого-то поближе.