Повелитель мух

Роман, сделавший знаменитым британца Голдинга, считался чем-то вроде философской страшилки: он разъяснял современникам природу подростковой агрессии и показывал, насколько небезопасно (хоть и мудро) быть пацифистом. Показывал весьма убедительно: не все попавшие на необитаемый остров тинейджеры к концу книги остаются в живых. Поиздевавшись друг над другом по полной программе, «малыши» возвращаются домой — правда, не без вмешательства офицеров британского флота. Единственный, кто до сих пор смог поставить это нравоучительное произведение по-взрослому, — Лев Додин в МДТ: его актеры представили своих героев не писклявыми растяпами, а нормальными пацанами.

Режиссер Александр Огарев сделал из романа Голдинга пьесу и назвал ее притчей. На первый взгляд зрелище завораживает: Алексей Розин в роли Хрюши трогательно хнычет, Алексей Янин (Ральф) отлично изображает доброго любопытного мальчика. В качестве декорации (помимо бассейна с водой, травы и веток) на сцене стоит телеэкран. Он словно наблюдает за всеми — как в антиутопии «1984» Джорджа Оруэлла; эта очень недурная находка вносит в монотонное действие спектакля полезное разнообразие. Немного поразмыслив, понимаешь, зачем экран понадобился постановщикам: у Голдинга герои постоянно жалуются, что за ними следит кто-то невидимый. Но все остальное время эта привнесенная мультимедийность выглядит ненужной: режиссер и без того насыщает спектакль таким количеством метафор и так тщательно пережевывает их для зрителя, что «дубляж» с помощью видео выглядит совсем уж излишним. Когда же на экран начинают проецировать средневековые английские картины, закрадывается страшное подозрение, что таким нехитрым способом режиссер восполняет недостатки динамики на сцене: мол, пока актеры тянут резину, зритель может отвлечься на достойную живопись.

Мистики (ее хоть отбавляй у Голдинга) не добавляют ни электронная музыка Игоря Меркулова, ни пластические упражнения. Им пытался обучить актеров хореограф Владимир Беляйкин, но удаются они только Михаилу Шкловскому (Джек).

Как и положено притче, постановка включает в себя целый ворох аллегорий, но как раз из-за их обилия после спектакля в голове остается сумятица, а не какая-нибудь одна ясная мысль. Поминутное сравнение почти всех персонажей с Иисусом Христом, равно как и неубедительность прочих метафор, делают до обидного неглубоким тот несложный и страшный смысл, который был в романе Голдинга.