Дягилев и с Дягилевым

Двухчастная книга Сергея Лифаря обнимает всю жизнь великого пропагандиста русского искусства Сергея Дягилева (18721929). В числе прочего автор описывает события, которых никак не мог застать: издание в 18991904 годах журнала Мир искусства и проведение в 1905 году грандиозной выставки русского исторического портрета (как раз в этом году Лифарь родился). Но автор пишет книгу не как исследование, а именно как воспоминания — на основании собственных дневников, рассказов друзей, а главное — на правах самого близкого человека. Лифарь оказался последним — с 1924 года до самой смерти — постоянным любовником легендарного импресарио. Правда, эту честь (в кавычках или без) он делит с Борисом Кохно: на руках этих двоих Дягилев и умер на острове Лидо в Венеции. Мемуарист честно описывает страшную сцену, развернувшуюся у смертного ложа: два молодых человека с разных сторон начинают покрывать поцелуями лицо новопреставленного, а потом вдруг набрасываются друг на друга так яростно, что их приходится разнимать.
Сергей Лифарь (19051986) сам достоин отдельной книги: выдающийся танцовщик, хореограф, он фактически возродил балет в парижской Гранд-опера. Лифарь боготворил Дягилева, и было за что: из способного и цепкого, но малообразованного 18-летнего паренька, с трудом вырвавшегося из советского Киева в Париж, он собственноручно слепил выдающегося творца. Правда, до него антрепренер уже проделал это с Мясиным, Долиным и, конечно, с Вацлавом Нижинским. Автор воспоминаний оказывается до смешного ревнив к памяти об этих отношениях. Он уверяет, что, когда Дягилев возил Нижинского во Флоренцию развивать его вкус, тот оказался глух и слеп к красотам искусства (при этом Лифарь не замечает комизма ситуации: сам он окончательно совращен своим покровителем во время точно такого же вояжа). С удовольствием повторяет слова Игоря Стравинского о том, что Вацлав не умел играть ни на одном инструменте и даже не владел нотной грамотой, — и это замечательно иллюстрируется фотографиями Нижинского, внимательно изучающего сложную партитуру и играющего с Равелем на рояле в четыре руки. С не меньшим удовольствием Лифарь цитирует балерину Тамару Карсавину — та рассказывала, что работа с Нижинским-хореографом была сущим мучением: он не мог толком объяснить, чего хотел от артистов. Более того, оказывается, хореограф Нижинский был своего рода проектом, а настоящим постановщиком Весны священной и Послеполуденного отдыха фавна был сам Дягилев. Продюсер, пусть даже и сокрушающий все преграды, — в роли хореографа?
Может показаться, что Лифарю от избытка эмоций изменяет чувство меры. Но выдающийся танцовщик удерживается от ложных шагов. Он откровенно пишет о бешеных вспышках ярости Сергея Павловича, когда летела и ломалась мебель, о его привычках и манерах гран-синьора, о железной хватке импресарио, о пристрастии к кокаину — но главное оказывается не в этом. Книга Лифаря свидетельствует: Дягилев был выдающимся, уникальным человеком даже на фоне своих великих современников — Кокто, Пикассо, Равеля. Он принадлежал к числу тех редких людей, про которых в его любимой Италии говорят baсciato di Dio, Богом целованный: за какой бы из видов артистической деятельности они ни брались, у них сразу, без подготовки начинает недурно получаться.
Обычно это качество приносит его носителям больше горя, чем радости: ведь это недурно у них никогда не превращается в отлично. Такие люди чудовищно разбрасываются своим талантом и редко достигают высот гениальности. Дягилев не был исключением. Но его прекрасное дилетантство оказалось востребовано русским искусством, и он навсегда вошел в его историю.