С Крэггом по залам. Интервью с Тони Крэггом

Тони Крэгг непрерывно движется по залу — иногда бегом. Вместе с ассистентами переставляет тяжелые скульптуры. Похоже, ему трудно усидеть на месте: интервью длится недолго — ровно до тех пор, пока Крэгг не просит минутку, чтобы срочно переставить крученую красную колонну. Еще несколько вопросов удается задать, пока с помощью небольшого крана разворачивают одно из самых крупных произведений.

Тяжелая у вас работа. Не устаете двигать все эти скульптуры?

Здесь 55 скульптур, мы привезли их в четырех огромных фургонах. Конечно, двигать их тяжело, особенно так, чтобы ничего не повредить. Мы работаем четыре дня, пробегая по этому пространству километров двадцать каждый день… Это моя первая выставка в России, хотелось показать вещи, которыми я интересуюсь. То, что я делал последние шесть-восемь лет.

О чем ваша выставка?

О моей скульптуре. Об отношениях между натуральными объектами и объектами, сделанными человеком. О том, что растущий информационный мир нуждается в визуализации. Мы думаем не словами, а образами — цветами, формами, событиями. Необходимо как-то представлять себе вещи, о которых мы узнаем: математические модели, галактики, молекулы. И еще — мы живем в мире, где доминируют предметы. Улицы, дома, офисы заполнены очень скучными одинаковыми вещами — мы видим везде одно и то же с небольшими вариациями. Конечно, вещи помогают нам жить лучше, но лишь небольшая часть материи используется не в утилитарных целях, а для эксперимента. Нужно искать новые возможности — нельзя оставлять наш мир политикам.

Где стоит искать такие возможности?

Я очень позитивный человек. И материалист — абсолютный, тотальный, сверхматериалист. Поэтому и скульптор. Я верю, что все — материя: наши страдания, любовь, интеллект, эмоции. Даже наша душа материальна. Я совсем не мистик и уверен, что все решения, которые мы должны принять для лучшего будущего человечества, лежат в материальной области. В наше время считается, что быть материалистом банально и дешево. Почти то же самое, что интересоваться утилитарными вещами, быть потребителем. На самом деле мы должны искать ценности на совершенно ином интеллектуальном, даже фантастическом уровне, используя материализм. Меня спрашивали как-то про мой любимый материал. И я, совершенно не задумываясь, спонтанно сказал: человеческий мозг. Интеллект — фантастический материал. Все, что можно создать,- лишь игра, пища для мозга. И это смысл выставки — и здесь, в Москве, и в других местах. Мозг и глаз — это суперкомпьютер. Миллионы битов и байтов нашего общения занимают секунды. Это и есть смысл искусства, а не самолюбие и эгоизм, не попытка подняться повыше… и разбиться.

Почему вы решили делать выставку в Москве?

Я должен был сделать выставку здесь 15 лет назад, но тогда ничего не получилось. По разным причинам — и экономическим, и организационным. Сам я англичанин, живу в ФРГ, а моя мачеха — из Восточной Германии, она переводчик с русского, большой поклонник России и русской культуры. И она всегда говорила, что я должен сделать выставку в России. Еще мне помог австрийский галерист Ханс Кнолль — он уже несколько лет проделывает огромную работу, чтобы художники с Запада ездили на Восток — и наоборот. Здесь интересно — все быстро меняется.

Наверное, все норовят потрогать ваши скульптуры руками?

Это эротические формы, очень эмоциональные, и я знаю, что трудно удержаться, чтобы их не потрогать. Но есть практическая проблема — когда их трогают, разрушается визуальный образ и другие люди лишаются возможности увидеть эти произведения.

Их хочется пощупать, чтобы определить материал. Потому что не очень понятно, из чего сделаны скульптуры.

Надо повесить этикетки. Я был бы счастлив, если бы действительно можно было трогать мои работы, но тогда они изменились бы очень быстро.

Почему у вас металлические скульптуры выглядят так, будто сделаны из пластика, а камень- как дерево. Чего вы добиваетесь от материала?

Материал — это формальная проблема. Содержание не всегда зависит от материала, но бывает очень трудно найти материал, чтобы сделать то, что хочешь. Эти, ныне металлические, скульптуры я сначала сделал из гипса, но они получились очень хрупкими. Часто говорят: «Как прекрасна бронза!» Но что в ней такого замечательного? Я скажу вам, что бронза фантастически пластична, с ней можно делать то, что не позволит ни один другой материал. С другой стороны, воск или стекло имеют свою особенную выразительность. Как инструменты в оркестре. У каждого своя роль — очень важная.

Вы хотите изменить их роли?

Скорее испытать материал и расширить возможности.

Вы часто работаете в городском пространстве. Чем скульптура для помещения отличается от скульптуры для улицы?

На улицах нельзя использовать гипс, пластик, дерево. Скульптуры должны быть очень твердыми, качественно сделанными, чтобы не разрушиться и выжить в любую погоду. Еще очень важен размер. Ведь все окружающее будет больше, чем скульптура, — дома, мосты. Я никогда не делаю слишком большие работы — любое дерево больше, чем мои произведения. И еще необходим публичный консенсус. В своей студии я могу играть, делать хорошие и плохие вещи, быть интеллектуалом или дураком. Хотя в публичном пространстве все возбуждает энергию — негативную или позитивную. Необходимо это предусмотреть — ведь люди любят скучную нормальность, им не хочется ничего нового. Хотя по-настоящему интересны те вещи, о которых мы ничего не знаем. Скульптура создает существа, никем раньше не виданные. Например, в царстве животных есть слон и пингвин. Это привычно. Но если на улице появится слонопин — будет интересно.

Вы используете разные формы, но очень редко — формы человеческого тела.

Ничего нет более интересного, чем человеческая фигура. Ничего более волнующего. Это ощущение сидит глубоко в нашей психологии. Но мне не интересна поверхность тела. Мне интересно, почему мы выглядим так или иначе — важен внутренний аспект.

Кажется, что у вас очень много энергии…

Только не сегодня.

Энергия свойственна скульпторам. Вы согласны, что скульпторы — особые люди, творящие мир собственными руками?

Не совсем так, хотя, конечно, я чувствую возбуждение, когда беру в руки материал. Знаете, сейчас скульпторы сидят на софе и думают. Но я не концептуальный художник, и меня материал возбуждает гораздо больше, чем хорошая идея. Тем более что отличная идея не всегда означает хорошее искусство, и это мы видим на биеннале очень часто. С другой стороны, хорошее искусство не обязательно рождается из хорошей идеи. Например, «Тайная вечеря» Леонардо — великое искусство, но идея совсем не нова.

Вы работаете сами, своими руками?

Конечно, у меня есть ассистенты — я не могу все сделать сам. Но это делается в моей студии, при моем участии, в моем присутствии. Художники, в том числе и скульпторы, ищут легкой жизни. В таком случае придется позволить другим делать что-то за тебя. Но тогда это не архитектура, а дизайн, проектирование. Меня занимает не то, как будет выглядеть следующее произведение, а то, как будет сделана та скульптура, над которой мы работаем в настоящий момент. Моя проблема в том, что этот процесс постоянно оставляет возможность выбора. Ты каждый раз решаешь, каким путем идти.

Скульптура из кубиков для игры в кости закручена так замысловато — непонятно, как она не падает?

Даже рисунок может стоять. Каждая скульптура имеет свою статику.

Вы все время бегаете по залу, я не успеваю за вами!

Потому что сейчас очень важный, решающий момент. У нас есть огромная стеклянная скульптура. Боюсь, что мы не сможем закончить ее монтаж сегодня.

Стеклянные скульптуры выглядят очень хрупкими. Их детали могут случайно задеть и разбить или даже украсть.

Разумеется. Но вообще-то здесь будет специальный смотритель. Важно другое: эта стеклянная скульптура очень тяжелая, а здесь есть лимит нагрузки для пола — он не везде одинаково прочный. Когда делаешь экспозицию, приходится учитывать такие вещи.Еще одна большая стеклянная группа двухметровой высоты должна стоять на фоне окна — это будет завершением выставки.

С выставкой много проблем?

Я очень устал и нервничаю, если честно. Когда делаешь выставку, выбираешь из двух путей. Можно сделать классическую экспозицию — как в музее, чтобы все стояло на подиумах. Но я приподнимаю скульптуру, только если делал ее на столе. А если она стояла в студии на полу, то и на выставке должна стоять так же низко. Если ее поднять — получится совсем другой эффект. Потому что вся информация идет от уровня глаз. Есть другой путь: инсталляция — самая новая техника. Но у нас слишком много инсталляций — мокрые, шумные, тотальные. Мне это не слишком интересно — я люблю делать работы в моей студии и потом выставлять в музее или галерее, в совершенно другом контексте. Когда я делаю выставку, то стараюсь, чтобы у нее была своя топография — горы, холмы, пустыни. Иначе будет скучно. Необходимо создавать новый мир — альтернативный тому, что мы видим за окном.

Вам не нравится, что вы видите за окном?

Нет, это интересно, только окно грязное. Здесь мы столкнулись с одной из самых важных художественных проблем нашего времени. Но мы над ней работаем. Если никто не сделает этого — я сам вымою.

Почему вы переехали в Германию из Англии?

Моя первая жена из Вупперталя — мы встретились, когда вместе учились в Англии. Некоторые вещи в этих странах очень отличаются, но в какой-то степени они дополняют друг друга. Интересно десятилетиями сравнивать разные культуры, делиться друг с другом их особенностями. Конечно, не всегда у стран были хорошие отношения, но у меня четверо немецких детей.

Вы учили русский с мачехой?

Я мог читать тексты на кириллице очень юным, лет с 17 — работал в лаборатории с одним русским. Знаю несколько слов. Моя мачеха не учила меня и сама не говорила по-русски много лет. А сейчас приехала, все вспомнила и заговорила. Она нас спасает на улицах — здесь не слишком много людей, понимающих по-английски, и прохожие не очень дружелюбны. Вот вчера мы аспирин искали…

Ваши дети интересуются скульптурой?

Нет, им нравится тратить деньги — возможно, будут художественными дилерами. (Смеется, глядя на своего галериста Ханса Кнолля.) Сыновья учатся на инженеров, а дочка интересуется кино. Ну пленка не такая тяжелая…