Дом, в котором я живу
Дом, в котором я живу, стоит ровно между Театральным институтом, музыкальным училищем имени Мусоргского и художественным вузом, в просторечии именуемым «Мухой». И я еще помню, как в садике у меня под окнами взбодрялись напитками молодой студент Хабенский и пара нынешних звезд Консерватории. А вот последнее время в этом садике распивают исключительно смуглые уроженцы краев, о которых средний петербуржец и представить не в состоянии, где это. Недавно соседка встретила меня на лестнице и грустно покачала головой: «Конец Петербургу! Скоро нас, коренных горожан, совсем не останется!»
К соседке я отношусь с симпатией. Но вот ее апокалиптического прогноза совсем не испугался. И сегодня я хотел бы объяснить вам почему.
Сперва небольшой экскурс. По статистике полтора века назад на берегах Невы жило что-то около 150 тысяч человек. Сегодня это население всего одного (не очень большого) квартала. То есть город стоял по сути пустой: несколько вельмож с челядью да несколько офицерских казарм – вот и весь Петербург. Полвека спустя тут жило уже почти три миллиона человек. То есть на протяжении жизни всего двух поколений население увеличилось не хухры-мухры, а в двадцать раз. Кем были все эти люди? Ответ прост: приезжими, видеть которых здесь никто не желал. И ясное дело, горожане стенали и предрекали Петербургу скорую гибель. Но знаете, что странно? Самим собой город не перестал быть даже и после этого.
Сменилось еще одно поколение: мировая война, две революции, голод, гражданская, беспризорники съели одичавших императорских кошек из подвалов Зимнего дворца. К началу 1920-х Петербург опять обезлюдел: умерли или уехали пять из каждых шести горожан. Те, кому было что терять, собрали пожитки и разлетелись по миру, а их квартиры достались типчикам, рядом с которыми нынешние мигранты покажутся аудиторией канала «Культура». Перечитайте Зощенко – там подробно рассказано, как снова стенали горожане, не желавшие привыкать к только-только появившемуся слову «гопники». Однако город не просто выжил – только после того великого переселения он и стал впервые самим собой.
Что было дальше, думаю, вам известно и без меня. После блокады центр города заселяли, просто железнодорожными составами перевозя сюда целиком население псковских и тверских деревень. А уж когда вокруг центра вырос пояс блочных новостроек, то плотину прорвало окончательно: по миллиону приезжих каждые двадцать лет. Ну и о каких-таких коренных петербуржцах после всего этого можно вести речь?
Нравится нам, нынешним, этот факт или не нравится, но этот город всегда создавался приезжими. Не умеющие себя вести, плюющиеся семечками и коверкающие петербургское произношение пареньки приезжали на берега Невы, обживались, рожали детей, а те подрастали и брезгливо морщились, глядя на то, как в город прибывает уже следующее поколение провинциалов. И если Бог дал бы мне долгую жизнь, то лет через сорок я хотел бы выглянуть из окна и послушать, в каких именно выражениях внуки нынешних смуглых строителей станут оплакивать Петербург – самый прекрасный город на Земле, который так безнадежно испохабили понаехавшие к нам сюда уроды откуда-нибудь с Марса.