Товарняк
– Так, короче, после Ливневки с этими подрядчиками мы работать не будем. Пусть берут теперь пять и отдают по семь. Это вам не Сколково!..
– Как юрист не подтвердил? Мы же высылали вчера им курьера. Какой смысл тогда ехать в Нижний?! Мы там будем вокруг шкафа с двумя прототипами ходить, что ли?..
– С утра у меня совещания по металлу, потом в гостинице «Международная» у нас переговоры, так что в офисе где-то после девяти. Пусть подготовят пакетное предложение.
Слева от меня – вылитая Кайли Миноуг, очень голодная, она проглатывает чипсы, шоколад, подоспевший кофе и сэндвич с курицей. Она легко побрякивает браслетом, а тугость ее джинсов добавляет всему облику какой-то завершенной, плотно сбитой ориентировки на результат в «Международной». Сзади, свешиваясь к окну и одновременно к моему правому уху, – мужской голос лет пятидесяти – он как раз про Ливневку. Голос стремится к стеклу и куда-то под сиденье, видимо, чтобы не беспокоить соседа. В итоге я обретаю бизнес-суфлера, который мне, как не крути, не нужен. «Сапсан» тянет всех вперед, в какое-то деловое грядущее.
Передо мной бултыхается разговор про шкаф и легкие проводники, которые почему-то оказались в Нижнем, хотя их ждали со дня на день в Москве. Обертон у разговора сладкий и томный, такие голоса были у чтецов сказок на детском виниле. От бизнесмена тянет каким-то густым убаюкивающим парфюмом. Чтец после каждого ответного пассажа с явным удовольствием произносит утвердительно: «Добро!» «Так что, выходит, что пятичасовым доставят? Добро!»
Я уверен, обойди я мой четвертый вагон и опроси каждого пассажира – передо мной встала бы маслом писанная карта бизнес-России. Тут металл по два, там грунтовка по семь за партию, тут документооборот страдает, здесь шлакоблоки не проходят по нормативу. Не вагон, а конференция на колесах. Где-то в районе пятидесятых мест заплакал ребенок. Ребенку что – ему все равно. Бизнес-сообщество дружно стало недовольным, повысив градус телефонных переговоров.
– Черт! Связь пропала. Это что, это где мы? – от правого уха отодвинулся суфлер.
Кайли брякает браслетом, заглатывает тарелку салата, оглядывается:
– Это Колпино!
Ребенок прибавляет громкости.
Чтец вырастает над нами и оглушает удушливым сладким ароматом. Лицо его – что-то среднее между куском теста и избирательным бюллетенем.
– Коллеги! Вы заблудились. Это поезд в Хельсинки! Добро? – он вытирает лоб мягкой ладонью, как будто только что закончил чтение «Хаврошечки» в новой редакции.
Ребенок орет что есть мочи. В вагоне все замолкают, кроме него.
Немая сцена.
Бердяев утверждал, что жизнь есть не борьба добра со злом, а борьба добра с добром. Вот бежит волк – если он догонит зайца, заяц погибнет. Если не догонит – погибнут волчата. Когда я еду на «Сапсане», я стараюсь несколько раз за путешествие прокручивать эту фразу блоками по десять штук. Мантра такая. В итоге такой нехитрой медитации выходишь на другой уровень: нет никаких телефонов, нет шлакоблоков и утерянных во Владивостоке накладных, не существует никакой «Международной». Есть только крик ребенка и белая, галопом несущаяся пустошь за окном.