Интервью с Владимиром Шинкаревым
Ваши петербургские пейзажи – программно непарадные. Это не Эрмитаж и не Невский, а Боровая и Смоленка, сырые подворотни Коломны и полурастаявший снег гриппозной питерской зимы. Рим у вас такой же? Вот Митя Шагин мне тоже всегда говорил: «Вечно ты везде г***нище ищешь». Да, в Риме я тоже искал непарадные пейзажи. Хотя у меня есть и вполне узнаваемые места – форум, вилла Медичи. Но все они нетуристские: это скорее мрачноватые виды, напоминающие Пиранези, а не глянцевые открытки. На ловца и зверь бежит: зима в Риме выдалась самой дождливой с 1921 года, поэтому у меня органично получились «мрачные картины» – этим выражением обычно (впрочем, провокационно) называются мои петербургские пейзажи.
Римский колорит сильно отличается от петербургского? Там действительно все другое: другие цвета, другое преломление света в воздухе. Это не объяснишь словами. Это нужно видеть – и я надеюсь, что это видно и на картинах.
Вы работаете в очень узнаваемой манере, точнее сказать, в очень узнаваемом качестве, но серии всегда разные – от полуабстрактной «Великой китайской стены» до «Всемирного кинематографа». Какая у вас любимая серия и что можно ожидать в будущем? Вот именно «Мрачные картины», пейзажи исчезающего Петербурга, и есть любимые. А будущее неизвестно никому.
В чем секрет вашего цвета?Пожалуй, его можно назвать цветом сопротивления современности. Современность ассоциируется с ярким анилиновым цветом рекламы, этот цвет заляпал тонкие, гармоничные цвета реального мира – и реальный мир теперь пристойнее изображать более сдержанным…
Пишете ли вы что-нибудь после «Конца митьков»? И как живопись уживается с писательством? Вот именно, что не уживается! Это молодой, распираемый драйвом человек может растекаться вширь. В зрелом возрасте следует сосредоточенно углубляться во что-то одно. Поэтому я или пишу словами, или уж занимаюсь пластическим искусством. «Или – или», как говорил Кьеркегор.