Шостакович. Сюита на стихи Микеланджело, Пятая симфония

Как у всякого большого вокалиста, у Дмитрия Хворостовского есть своя публика. Она обожает не только

его голос и репертуар, но и сценический имидж вечно молодого человека, умудренного жизнью:

благородная седина и несколько страдальческая манера пения. Хворостовский — универсальный певец. Не
по музыкальным пристрастиям — они достаточно традиционны и надежны: белькантовые оперные арии,

русская классика, русские же народные песни, Свиридов, Шостакович, — но по своему певческому

модусу. Вырастив в себе большой оперный инструмент, он так выделал и разнообразил его, что равно

убедительно выходит петь с оркестром и отоваривает немецкую Lied. Вот в этот раз и можно будет

прочувствовать силу универсализма Хворостовского, который помнит про камерную премудрость, даже

перекрывая сотню инструментов.

Сюита Шостаковича на стихи Микеланджело Буонарроти (в переводах Абрама Эфроса) — вещь камерная,

оригинал с фортепиано. Но через нее проступает большой и поздний стиль, который так и просится на

оркестр, в просторный зал, к тысячной аудитории. Не зря Шостакович вскоре оркестровал эту вещь. Про

скрижали Моисеевы как-то сказали: мол, чего так мало заповедей? — а вы пробовали выбить на камне
что-нибудь лишнее? Примерно то же с микеланджеловским циклом. В предпредпоследнем сочинении (после

были только инфернальные «Четыре стихотворения капитана Лебядкина» и Альтовая соната) Шостаковичу

не до арабеска, не до орнамента. Он и раньше умел кратко сказать о главных вещах; теперь же, видя
тьму в конце тоннеля (атеист все же) и имея мало времени и сил до ее наступления, он, вероятно,
был принужден к особому лаконизму. Делать на сцене такую интровертную музыку очень трудно.

В другом отделении Юрий Темирканов и ЗКР сыграют Пятую симфонию Шостаковича — его самую известную

музыку, кроме разве первой части Седьмой. Кто знает, может быть, именно ослепительный классицизм

Пятой спас Шостаковича в 1937 году от высочайшего остракизма после Четвертой и «Леди Макбет

Мценского уезда». Возможно, не будь Пятой, не было бы больше ничего. И Шостакович дорого заплатил

за этот пожизненный творческий мандат. Цена, однако, не была чрезмерной. Власть перековала

художника, но не идеологически, а в плане стиля — и, перековавшись, художник нашел способ говорить

о власти и мимо власти все, что он хотел. В музыке Пятой есть что-то ритуальное, есть отступление и

отказ. Другое дело, что теперь слушатель «не помнит» о них, а слышит симфонию как монолитный идеал.

Оркестр, не говоря уже о Темирканове, знает симфонию наизусть; результатом может оказаться и «еще

одна Пятая», и подлинный ритуал.