«Ничего похожего на всю эту пафосную, с жалостливыми скрипочками, антивоенную диатрибу!»
«Бесславные ублюдки» поначалу задумывались как тупо военное кино. Что же случилось?
Я сажусь писать только по одной причине — меня интересует какой-нибудь жанр. Но стоит мне начать — и я взрываю его границы. Так что «Ублюдки» — это нечто большее, чем кино о парнях на задании. В фильме множество сюжетных линий, мозаика персонажей, одни пересекаются, другие нет. Так что для меня это что-то вроде «Рэгтайма», в котором выдуманные герои встречают реальных исторических персонажей.
А почему нет батальных сцен?
Да я и не собирался их ставить. Ни единого танка в фильме не должно было быть! Все это дерьмо меня бесит. Пушки, штурм укрепления, динамит, танк выезжает из-за холма — это до слез, до зевоты скучно. Меня больше интересуют всякие гуманистические дела — саспенс, например. Во времена «Криминального чтива» критики писали: «Квентин Тарантино никогда не станет мастером саспенса, потому что он слишком увлечен деталями». Тогда это было справедливым замечанием. А в этом кино я захотел подружиться с саспенсом, но на своих условиях. Ну, к примеру, сцена во французской таверне затянута, но в этом-то и есть напряжение. Саспенс — это такое дело:чем дольше тянешь резину, тем лучше. Хотя есть опасность порвать струну.
Но вы намеренно обрамляете саспенс юмором?
Да-да, именно это я и делаю. Я не боюсь шуток и смешных ситуаций. Не думаю, что они могут опрокинуть поезд, просто они сделают поездку приятней. Я горжусь тем, что умею, как говорится, рвать шаблон. Могу нагнетать, а потом отшутиться. Но всего одна реплика — и зритель снова в холодном поту.
В этом фильме вы пытались высказаться насчет того, как в кино показывают Вторую мировую?
Ну да, мне есть что сказать по этому поводу, но я не уверен, что это интересно каждому посетителю мультиплекса. С одной стороны, я делаю ревизионистскую историю войны, с другой — я ведь имею дело с персонажами, которые сами столкнулись с ревизионизмом, с искажением истории. Ее ведь писали все, кому не лень было сесть за стол. Когда Уинстона Черчилля спросили, как он думает, будет ли история добра к нему, он ответил: «Думаю, да: я сам постараюсь ее написать». Эту мысль я веду через весь фильм. Мы тут имеем дело с персонажем, который совершает нечто феноменальное, то, что помогает свалить Третий Рейх. Но все, кто знает, что сделал этот герой, погибают. И вот он потерян для истории. И этот человек выступает в фильме за всех неизвестных героев, тех, кто совершал подвиги, но рядом не было военного корреспондента, который мог бы их сфотографировать.
Чем вы вдохновлялись, когда писали сценарий?
Все закончилось тем, что я стал смотреть совсем другие военные фильмы, не те, что раньше. Пропаганду 40-х, снятую по большей части эмигрантами, убежавшими от нацистов. Я имею в виду «Эта земля моя» Ренуара, «Нацистского агента» Жюля Дассена, «Палача Гитлера» Дугласа Сирка, прекрасного русского режиссера Леонида Могая («Действия в Аравии») и, конечно же, Фрица Ланга с его «Охотой на человека» и «Палачи тоже умирают». Что интересно — все эти фильмы сняты реально во время войны, нацисты вовсю наступают, они — не теоретическая угроза, не просто плохие парни из фильмов. Их режиссеры по большей части сами сталкивались с нацизмом. И тем не менее это интересные, увлекательные, приключенческие картины, в них бездна юмора! Там нет ничего похожего на всю эту пафосную, с жалостливыми скрипочками, антивоенную диатрибу, которую нам показывают в военных фильмах, начиная с 80-х. Я тут не хочу рыдать по поводу того, что случилось с кино за последние 30 лет, просто дела обстоят так: все превратилось в односложный, убогий концентрат виктимизации.