Евгения Беркович: «Я решила, что не буду включать внутреннюю цензуру»

Евгения Беркович: «Я решила, что не буду включать внутреннюю цензуру»

Катерина Вахрамцева   4 декабря 2015
3 мин
Евгения Беркович: «Я решила, что не буду включать внутреннюю цензуру»

В Московском театре юного зрителя премьера — «Пингвины» по пьесе Ульриха Хуба, спектакль для всей семьи. Три пингвина угодили в самый центр великой истории: ровно в восемь их ждут у ковчега — а они легко и задорно говорят о самых сложных вещах, о любви, дружбе и Боге. Time Out встретился с режиссером спектакля Евгенией Беркович.

«Вообще эту пьесу очень много ставят. По России этих «Пингвинов» уже столько, сколько «Чаек». Это очень внятное произведение. Мне казалось, я делаю такой провокационный спектакль, что сейчас нас закроют, учителя и мамы начнут писать на нас доносы. А в итоге все выходят и говорят: «Как это мило! У вас спектакль про хорошего Боженьку, который не будет никого наказывать!» Мы очень волновались в процессе, но я решила, что не буду включать внутреннюю цензуру. Наверное, это было правильное решение, потому что все говорят, что получилось мило — хотя казалось, что будет очень остро, жестко, такая критика религиозной пропаганды.

В пьесе все архитипично. Первый — лидер, красавчик-умник, второй — добряк, третий — подросток, неплохой пингвин. Можно было делать с ними что угодно, но тут возникала проблема: я видела, что артисту скучно, что он хочет какую-нибудь серьезную роль, а ему опять приходится играть пингвина. Поэтому, например, у нас есть пингвин, который через каждые три слова цитирует Чехова:
— Давай тут монолог Чехова вставим!
— А почему? — спрашивает артист.
— А почему бы и нет? Почему пингвины не могут цитировать Чехова, если они могут все остальное?

Репетиции происходили в режиме совместного хулиганства. Мне кажется, это простой спектакль. Мы накрутили и навертели забавных штук: вот тут кто-то кого-то ударит поролоновой рыбой — дети посмеются, тут Чехова процитируем — родители улыбнутся, вот здесь ввернем про санкции. По-моему, все очень понятно. Это еще и от пьесы зависит, такой тип драматургии — очень внятный.

Не хочется впадать в банальности, но мне не кажется, что для театра существуют какие-то особые вопросы. Я не думаю, что набор этих вопросов как-то изменился за последнюю тысячу лет, — просто изменилась форма диалога. Когда-то нужно выйти на кафедру и произнести страстный монолог, когда-то — привести людей в пустую комнату и пустить по стене титры или показать черный квадрат. Это способ коммуникации меняется. А вопросы, как мне кажется, не меняются совершенно — хотя бы потому, что мы все еще ставим Шекспира.

Поэтому и нет никакой разницы между детским и взрослым спектаклем. Ты ходишь, мучаешься вопросами, совпадаешь с каким-то материалом или читаешь пьесу и начинаешь делать из этого спектакль. Меня волнуют отношения с Богом — есть он или нет и, если есть, как он ко всему этому относится? Мои представления совпали с представлениями драматурга Ульриха Хуба: Бог какой-то есть, но мы пока не знаем, какой — нужно просто не убивать соседа, не быть свиньей, а быть хорошим пингвином. Бог — не страшный дядька с бородой, который всех наказывает: мы сами себя прекрасненько наказываем.

Дети — очень честный сегмент публики. С ними сразу понимаешь, что ты хорошо сделал, а что нет. Хочется, чтобы человек — неважно, маленький он или большой — вышел со спектакля с желанием диалога. И не так важно, будет ли он говорить с мамой, с учительницей или с другом или молча внутри себя думать. Это касается абсолютно любого спектакля».

Ближайшие спектакли в Московском ТЮЗе — 5 декабря, 19:00,
28 декабря, 19:00, 8 января, 19:00, 23 января, 12:00