Аренда
Вот так всегда — помоешься, намажешься кремами, подмышки побреешь, тальком ноги посыплешь, лаком ногти, волосы гелем, все это — феном, потом духи, трусы, лифчик, серьги, кольца, платье, макияж… А последние колготки оказываются рваными. Ну это типа как перед важным собеседованием не туда свернуть и встать в пробку.
Хорошо, что у меня есть соседка Катя. Я ринулась во всем своем великолепии через три лестничных пролета — в платье, прическе, драгоценностях, с колготкой на левой ноге и тапком — на правой. Когда я позвонила в Катькину дверь, кто-то вышел из подъезда, потянуло холодным воздухом, и я услышала, как сквозняк захлопнул мою дверь вместе с ключами от квартиры.
Катька, естественно, не открывала. Именно сегодня ее почему-то не было дома, хотя обычно ее никакими коврижками не вытащишь, а уж тем более зимой. Честно говоря, в этот момент я ее ненавидела, хотя непонятно, за что именно.
В общем, я стала размазывать свеженаложенную косметику по лицу, всхлипывать и даже немножечко ругаться матом. А когда я поняла, что теперь даже в рваных колготках и без верхней одежды не смогу выйти в люди, потому что один тапочек — это уже слишком, это уже ни в какие ворота не лезет. Да еще этот Игорек несчастный… Ему все время страшно не везет со мной — вроде бы я ему даже и нравлюсь, и он вроде бы даже готов прощать мне мои «особенности», но что же это получается — я ему даже позвонить не смогу, чтобы вовремя предупредить: дорогой, ты не волнуйся, я скоро приду, но ты не удивляйся только, я буду в рваной колготке и в одной тапочке. Угу.
Мое тело сотрясали рыдания, и я медленно опустилась на — хотела написать, что на колени, — но, честно говоря, тупо села на жопу. И тут я услышала, что, кажется, кто-то еще кроме меня плачет. Я стала прислушиваться. Всхлипывания доносились из Катькиной квартиры. Я прилипла к щели между дверью и проемом. «Нет, нет, нет», — плакала Катька, но как-то обреченно. Потом: «Ууууу!». А потом вдруг неожиданно: «Да! Да!» Потом опять несколько тихих «нет, нет» и снова «да!», протяжное и тоскливое «аааа…» и грохот. И тишина. Мне показалось, что я теряю соседку — на днях она говорила, что если ее уволят из родного банка, то она покончит жизнь самоубийством.
Я забыла о своей беде и стала трезвонить с еще большей настойчивостью. «Катя! Катенька! Умоляю, открой! Кааатяааа!!!» И вот я услышала, как с той стороны двери послышалась какая-то возня, и вскоре на пороге появилась живая и невредимая Катька, с румяными щеками, растрепанная и дико довольная жизнью.
— Тише! Не ори. Студента спугнешь. Он у меня это… стеснительный.
С этими словами она выпихнула вперед себя розовощекого юношу в куртке-аляске и с сумкой-планшетом на плече. Он, глядя в пол, ринулся по лестнице вниз.
— Кать, это кто?
— Да так… Студентика себе взяла. Постояльца. Я ему жилье — он мне ежедневный секс. Так сказать, симбиоз, взаимовыгодное сосуществование.
— Ни хрена себе! Да где ж ты такого нашла?
— А ты, Соничева, глаза разуй — весь интернет пестреет этими объявлениями. А я что, хуже? Вот, мужики к себе студенток приглашают. И ничего, все довольны.
— А ты это, Кать, не боишься там заразиться от него чем-нибудь или что он обворует тебя?
— А чего мне бояться? — усмехнулась Катька. — Это пускай он боится, я же старше… Да и брать-то с меня особо нечего.
— Кроме анализов, — добавила я.