Интервью:Леонид Парфенов
В чем главное отличие телесериала от книжного проекта?
В том, что у них разные технологии восприятия. Исходя из этого, они и сделаны по-разному. Телесериал делался с определенной телеэстетикой — со всеми эти полиэкранами, компьютерным заряжанием ружья Хрущева, прикуриванием сигары Кастро и вручение звезды Героя Советского Союза Тодору Живкову, а здесь все надо было как-то в текст вмещать: с одной стороны, взгляд сегодняшний, а с другой — то, как это выглядело тогда, в той системе ценностей, что это значило для тогдашнего сознания. Массу вещей, которые невозможно процитировать адекватно, как фрагменты фильмов, песен Пьехи и Магомаева, речей Брежнева, Кастро или Хо Ши Мина, нужно было передать в авторском тексте, цитатах или просто как-то охарактеризовать. В общем, телесериал — это телесериал, а книга — это книга.
Что послужило импульсом, когда вы поняли, что пришло время превращать многосерийный телепроект в многотомную книгу?
Собственно говоря, второй путинский срок, весь прошедший под знаком возвращения великодержавности советского толка, показывал, что тема не изжита. Более того, она стала другой: тогда казалось, что это взгляд в хвост последнего вагона, а вышло, что ничто никуда не уходит. И значит, на это стоит взглянуть еще раз. Под другим углом.
То есть для вас новый взгляд оказался важнее, чем новое медиа?
И то и то важно. Это двуединая задача. Я не стал бы переделывать еще раз сериал, даже если бы кто-то это заказал. Это было бы странно.
Кстати о двуединости: листая книгу, я не мог решить, на что она больше похожа: на современный глянцевый журнал или все-таки на старую добрую энциклопедию, как раз в духе «ренессанса советской античности», о котором вы пишете в предисловии. Какой подход вам больше нравится?
Мне все нравится. Во-первых, по верстке книга как раз пародирует скорее советские иллюстрированные издания, то есть «Огонек» — он тогда был один. Но мы все время старались, чтобы были какие-то нелинейные решения, чтобы были какие-то обтравки, а не просто прямоугольники текста и картинок, «камень на камень, кирпич на кирпич». Мне бы хотелось, чтобы что-то читали подряд, что-то листали, к чему-то возвращались. Это много- и долгоиграющий проект. Во всяком случае, расчет был именно на это, на такой принцип восприятия.
Есть ли ваша книга попытка зацепить продвинутую аудиторию, которая сегодня напрочь отказалась от телевизора? Или она рассчитана на людей, которые помнят телепроект, помнят ваш голос?
Ну а почему это не могут быть одни и те же люди? Когда этот телепроект выходил, люди телевизор смотрели, это было вполне респектабельно. И канал, на котором это выходило, считался вполне продвинутым. Так что я тут не вижу никакого противоречия. Понимаете какая штука, я очень мало писал текстов, не предназначенных для произнесения. Когда я пишу, это должно быть удобно мне для проговаривания вслух. Если я читаю «художественную литературу», то медленно, для меня внутренняя ритмика речи имеет огромное значение. Поэтому мне хочется, чтобы человек, когда читал, слышал голос. Но не обязательно мой — это может быть его собственный. Но по-другому я не могу. Из-за этого даже возникают проблемы с корректорами, которые говорят, что слишком много неоправданных тире, двоеточий, а они мне нужны для интонации, потому что по-другому ее передать невозможно.
Четыре тысячестраничных, щедро иллюстрированных тома выходят с интервалом в квартал не из маркетинговых соображений, но просто потому, что они неимоверно сложны в подготовке. Ведь вещный мир советского/российского человека изменился не столько количественно (больше одежды, еды, развлечений), сколько качественно — изменилась сама структура потребления и шкала приоритетов. Автомобиль и заграничные сапоги перестали быть предметом не то что роскоши, но и рефлексий. А где взять сейчас качественную фотографию советского синюшного бойлерного цыпленка? Или диапроектор? Или, наконец, ту самую аутентичную салфеточку, вязанную крючком, что кокетливо свешивается на голову Парфенова с допотопного телевизора на обложке? Они были «у всех» — но все их и повыкидывали, и даже забыли уже об этом.
В процессе изучения, т. е. неторопливого листания этого роскошного иллюстрированного издания (явно «косящего» при этом под советский «Огонек»), может создаться впечатление, что собственно текст в нем отходит на задний план. Казалось бы, чего проще — листай календари и энциклопедии, отбирай объективно важные события и излагай их подчеркнуто нейтрально, фирменным «парфеновским» отстраненным тоном. Но впечатление это обманчиво. Всякому журналисту-новостнику прекрасно известно: никакой объективной «новостной картины дня» не существует. Самим отбором событий, их стыковкой, тем, сколько места отдается каждому из них, редактор и автор, оставаясь нейтральным в тексте, способен выразить свое отношение яснее, чем самым горячим панегириком и злой насмешкой. И Парфенов владеет этим искусством как никто другой.