Келе Окереке: «Таких мрачных текстов я еще не писал»
— «Four» хорош своим ощущением беспокойства. Была цель как-то всколыхнуть слушателя?
— Я совершенно не пытался кого-то растормошить или сделать большое высказывание. Получился альбом про то, через что я прошел и что пережил. У меня не было мыслей, о чем писать, до того самого момента, как я оказался внутри студии и начал записывать вокал. О чем альбом — я понял, когда услышал его готовым.
— О чем же он?
— Это словно кто-то сходит с ума. В нем много гнева, агрессии, стыда и мрака. Таких мрачных, неуютных текстов я еще не писал. И это удивительно, поскольку я в это время находился в покое и уюте. Я был в Нью-Йорке, жил затворником, пытался закончить книгу… Вообще, Нью-Йорк умеет быть жестким. Виноват темп города, где все одержимы движением вперед.
— А как ты себя чувствуешь в Лондоне?
— По-другому. Ведь я провел здесь всю жизнь и знаю, куда мне стоит ходить, а куда нет. С кем разговаривать, а с кем помолчать. Знаю, кому не пожимать руку.
— На что было похоже воссоединение с группой?
— Оно проходило в два этапа. Мы встретились в конце 2010-го — через год после того, как договорились сделать перерыв, ведь 2009-й был не самым лучшим годом в смысле наших взаимоотношений. Мы год не виделись, так что первая встреча слегка пощекотала нервы. В течение часа было ощущение дискомфорта: мы освежили в памяти наши жалобы, вспомнили прошлое, стали прикидывать, как нам двигаться дальше, если все же решим двигаться дальше. А записываться вместе было очень легко. Ведь пункта «сочинять музыку» в списке наших общих проблем не было.
— В новой песне «Valis» есть отсылки к творчеству Филипа К. Дика. Ты разделяешь какие-то из его взглядов?
— Насколько я знаю, Филип К. Дик действительно верил в связь с другими мирами. Но у меня никогда не было такого опыта. Хотя делая то, что делает любой музыкант и артист, ты определенно чувствуешь себя передатчиком для необъяснимых и невидимых энергий. Ты проводник чего-то, чему нет определения.
— Тебя удивляет, что в инди-клубах по всей стране до сих пор каждый уик-энд звучат ваши ранние синглы?
— Это вполне ожидаемо, потому что после нас новой волны гитарной музыки не случилось. Я думаю, она вернется, правда, не ясно, в каком виде. Я хорошо помню, как это было в конце 90-х, когда каждая гитарная группа звучала как Travis, а помимо них на радио звучал один Puff Daddy с семплами из хитов 80-х. Тогда я думал, что живу в пропащее время. Но кто знал, что The Strokes поджидают прямо за углом? И они поменяли все. Так что за будущее музыки я бы не волновался.
Беседовал Джонни Энсолл
В телефонной трубке раздается голос, настолько вежливый, что сразу представляешь, как в кармане он конструирует из пальцев большую фигу. «В стране Bloc Party сплошь неурядицы, — сообщает Келе Окереке из спальни в Лос-Анджелесе. — Но дай мне сфокусироваться на задаче». Задача состоит в том, чтобы объяснить миру, почему насмерть разругавшиеся участники Bloc Party собрались и записали пластинку — живую, шумную, отступившую от привычных инди-диско-ритмов. Их тексты стали злее, но в 11 утра голос Келе звучит сонным и замученным.
— «Four» хорош своим ощущением беспокойства. Была цель как-то всколыхнуть слушателя?
— Я совершенно не пытался кого-то растормошить или сделать большое высказывание. Получился альбом про то, через что я прошел и что пережил. У меня не было мыслей, о чем писать, до того самого момента, как я оказался внутри студии и начал записывать вокал. О чем альбом — я понял, когда услышал его готовым.
— О чем же он?
— Это словно кто-то сходит с ума. В нем много гнева, агрессии, стыда и мрака. Таких мрачных, неуютных текстов я еще не писал. И это удивительно, поскольку я в это время находился в покое и уюте. Я был в Нью-Йорке, жил затворником, пытался закончить книгу… Вообще, Нью-Йорк умеет быть жестким. Виноват темп города, где все одержимы движением вперед.
— А как ты себя чувствуешь в Лондоне?
— По-другому. Ведь я провел здесь всю жизнь и знаю, куда мне стоит ходить, а куда нет. С кем разговаривать, а с кем помолчать. Знаю, кому не пожимать руку.
— На что было похоже воссоединение с группой?
— Оно проходило в два этапа. Мы встретились в конце 2010-го — через год после того, как договорились сделать перерыв, ведь 2009-й был не самым лучшим годом в смысле наших взаимоотношений. Мы год не виделись, так что первая встреча слегка пощекотала нервы. В течение часа было ощущение дискомфорта: мы освежили в памяти наши жалобы, вспомнили прошлое, стали прикидывать, как нам двигаться дальше, если все же решим двигаться дальше. А записываться вместе было очень легко. Ведь пункта «сочинять музыку» в списке наших общих проблем не было.
— В новой песне «Valis» есть отсылки к творчеству Филипа К. Дика. Ты разделяешь какие-то из его взглядов?
— Насколько я знаю, Филип К. Дик действительно верил в связь с другими мирами. Но у меня никогда не было такого опыта. Хотя делая то, что делает любой музыкант и артист, ты определенно чувствуешь себя передатчиком для необъяснимых и невидимых энергий. Ты проводник чего-то, чему нет определения.
— Тебя удивляет, что в инди-клубах по всей стране до сих пор каждый уик-энд звучат ваши ранние синглы?
— Это вполне ожидаемо, потому что после нас новой волны гитарной музыки не случилось. Я думаю, она вернется, правда, не ясно, в каком виде. Я хорошо помню, как это было в конце 90-х, когда каждая гитарная группа звучала как Travis, а помимо них на радио звучал один Puff Daddy с семплами из хитов 80-х. Тогда я думал, что живу в пропащее время. Но кто знал, что The Strokes поджидают прямо за углом? И они поменяли все. Так что за будущее музыки я бы не волновался.
Беседовал Джонни Энсолл