Интервью: Эдуард Лимонов
Название «Ереси» означает, что вы сами так относитесь к высказанным в книге идеям или вы предполагаете, что таковой будет реакция читателей?
Я предполагаю, что некоторые из высказанных идей покажутся читателю еретическими.
Тогда, может быть, следовало упаковать их в какую-то более нейтральную форму?
Я не работаю для читателя, мне на него глубоко плевать (смеется).
Но книгу вы тем не менее выпустили…
Мне всегда хотелось нечто выражать в каждой новой книге, а что там читатель про это думает — это его дело. Я на него никогда не рассчитывал. Я начал писать и выступать как прозаик в англоязычном, а затем и франкоязычном мире. Книги писались заранее с расчетом на перевод. Так что кого-то раздражать, ублажать и приводить в смущение я не собирался.
В таком случае на кого рассчитаны ваши книги?
Знаете, это как алкоголик, который пьет один. Так и я (смеется). А если можно это продать, то продаешь.
В книге вы регулярно ссылаетесь на историка Фоменко и не упоминаете других ученых…
Я в первую очередь ссылаюсь на свой опыт, который пришел намного раньше, чем я ознакомился с работами Фоменко. Книгу Фоменко мне кто-то из работников Госдумы сунул в конце 1990-х. Просто в книгах Фоменко я нашел подтверждение своим собственным идеям. Потом я до конца взглядов Фоменко не разделяю — я не считаю, что у нас была в XIII—XV веках Всемирная империя. А что же мы оказались так далеко на севере, где-то совсем в гиблых землях? И то, что не было Куликовской битвы, писали в журнале «Вокруг света» в бог знает каких забытых годах. Там нашли какое-то ограниченное количество наконечников стрел и никаких захоронений. Это настораживало еще тогда. А я увлекался историей еще с младых ногтей. Первые книги, которые я покупал на сэкономленные от завтраков деньги, были книги по истории. Потом я приехал в Рим в 1974 году и обнаружил, что римские древности таковыми не являются, они были очень свежие. Все это заметил сам.
Если говорить, например, о «Повести временных лет», тоя полностью свами согласна: это реконструированный текст и события, которые в нем изложены, искажены. Но летописи были особым жанром, которые писались по заданному канону. Как художественное произведение…
Я преднамеренно и тенденциозно встал на определенную сторону. Я не историк и не претендую на это, я, скорее, человек, который обладает определенным видением, предвидением. Я захотел ясности в истории. Я— верующий в эти варианты истории, в этот мир, в этих создателей. Я visionary, человек, который испытал illumination, то есть озарение, и верит в свое видение. И никому, безусловно, не возбраняется в это не поверить. То, что я сделал, — это попытка универсального мышления или видения, которое с XVIII века как-то не очень поощрялось. Потом стало всем стыдно видеть мир если не целиком, то хотя бы в больших категориях. А мне не стыдно, я не стесняюсь.