10 событий книжного года
1. Экспансия года: русские в Дели и Лондоне
Первый фестиваль русской книги в Дели в рамках Международной книжной ярмарки в феврале 2008 года. Россия пытается восстановить status quo в Индии: они узнали, что после Чехова в России литература не умерла, а мы выучили еще пару имен кроме подзабытого Рабиндраната Тагора. Первый русский стенд на Международной книжной ярмарке в Лондоне — попытка пробиться на чрезвычайно консервативный и герметичный англоязычный рынок.
2. Генезис года: Владимир Сорокин
С интервалом в несколько месяцев писатель выпустил сборник своих самых ранних рассказов 1978—1979 годов «Заплыв» и сборник последних новелл «Сахарный Кремль», написанных по мотивам злободневной повести «День опричника».У поклонников и зоилов появилась отличная возможность посмотреть, с чего Сорокин начался и к чему пришел.
3. Прорыв года: снова Владимир Сорокин
В феврале 2008 года Сорокин совершил турне по Германии, представляя немецкий перевод своей повести «День опричника», а первая часть его «Ледяной трилогии» — роман «Лед» — вышла на английском языке в США. Учитывая перенасыщенность американского рынка непереводной англоязычной литературой, пробиться туда для русского писателя — почти невозможная история.
4. Мастер-класс года: Гюнтер Грасс
В конце мая легендарный немецкий нобелиат Гюнтер Грасс приехал на три дня в Санкт-Петербург, чтобы провести семинар для русских и немецких писателей. Из немцев в Россию приехали Катя Ланге-Мюллер, Томас Бруссиг, Норберт Ниман, русскую сторону представляли Татьяна Москвина, Павел Крусанов, Захар Прилепин и другие. «Мы ремесленники от литературы», — провозгласил Грасс и обсуждал с авторами достоинства и недостатки их текстов.
5. Non fiction года: «1962»
Александр Архангельский в своей автобиографической книге «1962. Послание к сыну Тимофею» делает то, что никому больше пока не пришло в голову, хотя идея, казалось бы, лежит на поверхности: соединяет микро- и макроисторию. И получается, что отчеты об очередном съезде, перемежающиеся воспоминанием о холодном ободке ночного горшка, штопают ткань времен, которая имеет свойство рваться.
6. Мистификация года: «Там»
Роман «Там» автора, скрывшегося под псевдонимом Анна Борисова, про то, что каждого из нас ждет на том свете. Но шумиха вокруг псевдонима оказалась не менее увлекательной, чем сама книга: в качестве наиболее вероятных кандидатов называют самых разных людей — от главного редактора издательства «Аттикус Паблишинг» Сергея Пархоменко до его владельца Александра Мамута.
О новом романе, который у нас появится в конце осени, «The Enchantress of Florense», и его главном герое — императоре Акбаре Великом — Салман Рушди рассказал Time Out.
Почему вы сделали именно Акбара главным героем?
Как и всех индийских школьников, на уроках истории меня мучили Великими Моголами, и я их тихо ненавидел — как английские школьники, которых пичкали Тюдорами, и их тошнило от королевы Елизаветы. Конечно, и у меня был период ненависти к Моголам, когда я и слышать о них не хотел. Но постепенно я понял, что избавиться от этих воспоминаний не удастся, рано или поздно они всплывут.В моем сознании, сколько себя помню, всегда жили два персонажа — Акбар и Макиавелли. Но мне никогда не приходило в голову, что я напишу о них обоих книгу. Что мне нравится в этом историческом периоде, так это многие современные вещи, которые появились именно тогда.
Акбар во имя своих взглядов был готов на многое.
Два иезуита, которые приезжают в Фатехпур Сикри, — это исторические персонажи. Акбар испытывал такую непреодолимую страсть к христианской философии, что он написал португальцам в Гоа: «Пришлите двух ваших лучших философов, в искусстве диспута наиболее искушенных, и пусть они спорят с моими учеными». Прислали двух иезуитов, испанца и итальянца, и они прожили в Фатехпур Сикри 12 лет. Все это время они заседали в Ибадат Хана (молитвенном доме), непрерывно дискутируя с философами Акбара. Попытка переосмыслить новый мир в процессе диспута — это акт, требующий невероятного воображения. Для абсолютного монарха типа Акбара это чрезвычайно демократическая идея.
Вы поехали в мечеть в Фатехпур Сикри собирать материал для романа. Это был первый раз, когда вы вошли в мечеть с тех пор, как объявили фетву против вас?
Да, первый. До этого я неоднократно бывал в Фатехпуре, но этот раз был будто первым. Я увидел мечеть и понял, что она очень сильно изменилась. В тот день у меня в голове будто щелкнул какой-то маленький переключатель, и я сразу увидел, как нужно написать эту часть романа. Что-то невероятное. Это был очень редкий момент просветления, мгновенного понимания. Я видел, как мои персонажи перемещаются по полотну текста, я понимал, куда и зачем они идут. Это была, наверное,самая удачная поездка за материалом за всю мою карьеру.
8. Провалы года: «Юбка», «Девятный Спас» и «Капитал» в «Практике»
Выход дебютного романа музыканта Олега Нестерова «Юбка» про фашистскую Германию сопровождался нешуточной рекламной компанией. Но, похоже, автору не повезло с редактором. Получилось школьное сочинение начитанного мальчика. Еще громче готовился к выходу исторический роман про средневековую Русь некоего Анатолия Брусникина «Девятный Спас». Москва была увешана плакатами «Акунин расстроен». Было от чего. Поползли слухи, что это новый акунинский псевдоним. Но достаточно раскрыть книгу, чтобы понять, что занимательный текст ничего общего с акунинской детальной работой над языком и источниками не имеет.
Постановка в театре «Практика» пьесы Владимира Сорокина «Капитал» продемонстрировала, что новый драматический материал на русском языке есть, а работать с ним не умеют. С текстами Сорокина можно делать что угодно, но только не ставить строго по книжке.
9. Бестселлер года: «Метро 2033»
Дмитрий Глуховский скроил «Метро 2033» по лекалам бестселлера: монстры, мутанты, мародеры, рыщущие по зараженной радиацией территории, и укрывшиеся в тоннелях метро выжившие. Вроде фантастика и глупость, а оторваться невозможно.
10. Писатель родился
После выхода «Огненного погребения» от Владимира «Адольфыча» Нестеренко уже не отмахнешься. Теперь он не просто «персонаж киевского андерграунда», который написал киносценарий «Чужая», не просто «человек без лица», теперь он писатель, успех которого не случаен: корпеет над романом и рассказывает Олегу Краснову о том, что он сам думает о славе.
Адольфыч — это прозвище?
Это мое настоящее отчество. Дед назвал отца Адольфом в честь фронтового друга. Они вместе воевали где-то в Испании, и дедов друг погиб.Был он то ли немцем, то ли еще какой национальности.
У вас правда было буйное прошлое? Откуда этот бандитско-тюремный сленг?
Ну что значит «буйное»?! Все относительно,молодость пришлась на буйные годы. Учился, работал, хотел наукой заниматься. И все закончилось в момент. В 25 лет остался у разбитого корыта, не по своей вине — государство так поставило. И в тюрьме побывать пришлось. А книги — своего рода мозаика. Я беру какие-то фразы, обороты, а потом все перемешиваю, чтобы было художественно и интересно читать.
Зачем вы ведете ЖЖ?
Блог — это раздражитель, среда, через которую у меня происходит практически все общение. Сейчас уже другой надо делать, этот уж больно распиарили. Мне недавно один писатель известный говорит: вот,мол, думаю, переезжать в Москву или не переезжать. Я ему отвечаю: а почему бы тебе не завести блог, и вся Москва, да что там — вся вселенная будет тебя читать и с тобой общаться.
Вас называют российским ответом Дэну Брауну…
А кто это такой, Браун ваш? Не знаю, я не читал.Может, я много пропускаю, но мне не интересно читать современные бестселлеры.
А что вам интересно читать?
А черт его знает. Мне издатели дадут какое-то количество книжек, которые они издали, — читаю.
Что для вас слава?
Это когда твой портрет смотрит на тебя с конфетных оберток. Я этого всегда избегал. Слава для меня — это обуза. Вы заметили, что моих фотографий нет? Раньше была книга, на ней название, имя автора и издателя— и все! Люди мало что знали о писателе.
А роман полноценный пишете?
Пытаюсь сложить какую-то мозаику. Не знаю, что это будет.
Ненормативная лексика, например…
Ненормативная лексика в «Чужой» была ради достоверности, для придания ужаса происходящему. В «Огненном погребении» ужасов еще больше, но уже значительно меньше такой лексики. Чем больше ужасов, тем меньше ненормативной лексики.