Библиотекарь
Михаил Елизаров — тот самый тип литератора «широко известного в узких кругах». Елизаров ассоциируется с фрондерским московским издательством Ad Marginem, и не случайно. Его проза находится прямо в золотом сечении их кадровой политики — автор, работающий на линии Сорокина-Пепперштейна, зрелый, но до бронзы далеко, несколько экстремальный для среднего читателя, но, как правило, без дури и по поводу. «Библиотекарь» — роман, появившийся не к месту и не ко времени, но исключительно достойный выхода за пределы тусовочной популярности.
Тех, кого отпугнет название, можно успокоить сразу: жевать книжную пыль а-ля Борхес не придется. Несмотря на это, роман вроде бы действительно о книгах, они здесь используются по прямому архетипическому назначению — оправленные в металл, сокрушают слабенькие черепные коробки, ломают судьбы, зовут на костер и прочими способами вторгаются в ткань мироздания.
Где-то в конце 80-х несколько неудачников независимо друг от друга совершают удивительное открытие. Книжки третьестепенного советского писателя Громова, оказывается, обладают необъяснимой силой для тех, кто при чтении соблюдает два условия — внимания и непрерывности. Грубо говоря, проглотив за ночь какую-нибудь ура-патриотическую агитку из 50—60-х годов, какую-нибудь «Радость труда» или «Тихие зори Родины», читатель испытывает мощнейший приход; его прям-таки прет от щемящей ностальгии, благородной ярости или чувства всемогущества советского человека на самой прекрасной земле: идеальная пропаганда, опоздавшая лет на -дцать.
Так получается, что книжки начинают «работать» тогда, когда территория бывшего Союза стремительно превращается в Рим периода упадка, то есть в метрополии еще вроде бы заседает Сенат и какой-никакой цезарь из полукровок трясет напомаженными кудрями на телекамеры, а по окраинам бродят бородатые варвары, и бывшие граждане постепенно забывают классическую латынь. В общем, картина «величественного запустения». В подобной мизансцене вокруг громовских книг формируются секты из выброшенных на обочину нового уклада — всяческих «убогоньких»: учителок, старушек и боевитых дедков, знатных рабочих и вечных студентов. Объединенные книгами и тайной, эти униженные и оскорбленные постепенно превращаются в отмороженные боевые группировки — «библиотеки» и «читальни», разногласия между собой разрешающие на каком-нибудь пустыре при помощи самодельных пик, рогатин и топоров для разделки мяса.
Жутковатого национального колорита роману берлинского жителя Елизарова не занимать — крупнейшая библиотека возникла вокруг Книги Силы в заштатном доме престарелых, где старухи, перебив персонал и мужскую часть населения, продлевают себе жизнь при помощи громовских книг. Главный герой — вечный капитан команды веселых и находчивых, Дед Мороз с детских утреников, 30-летний неудачник — попадает в сумасшедшую компашку «читателей», которые запирают его в квартире и заставляют освоить Книгу Памяти.
Елизаровскую «параллельную вселенную» уже сравнивали и с коммунистами, и с движением «толкинутых». Любые аналогии правомерны в некоторой степени — очень емкая и одновременно развернутая получилась метафора. Ошибочно полагать, что затонувший материк советской эпохи уже не нуждается в осмыслении; более того, у литературы долгое дыхание, и время открытий и «прорывов и историю», думается, еще только подступает. Причем открытия эти работают по принципу бумеранга — каждая из доказанных Елизаровым «теорем» эхом отзванивает в день сегодняшний.
Под финал, когда отыскивается последняя и главная книга Громова — Книга Смысла, роман и вовсе взмывает на метафизическую высоту; и первый признак высокой пробы текста — что при всем хитроумном постмодернизме он не утрачивает ни чувства, ни увлекательности. Елизарова не замедлили заклеймить эпигоном Пепперштейна и пересмешником Сорокина. Слов нет, в «Библиотекаре» достаточно реверансов и тому, и другому; при всем том, если это и гибрид, то необыкновенно удачный, жизнеспособный, талантливый. Выдающийся роман.