Мертвые дочери | Кино | Time Out

Мертвые дочери

Василий Корецкий   27 января 2007
3 мин
Мертвые дочери
Компания молодых людей из Москвы попадает под странное проклятье трех Мертвых Дочерей.

Пятнадцатиминутный трейлер "Мертвых дочерей" уже давно кочует по Сети, обрастая восторженными откликами тех счастливчиков, которым повезло видеть ленту Руминова на тест-просмотрах. Конечно, рекламная кампания фильма была сделана с толком и, что называется, "по-западному" (подобным образом там раскручивают независимые ленты, ориентируясь на целевую аудиторию, просиживающую в Интернете). Но при всем напористом самопиаре и назойливом мессианстве Руминов играет честно, и рекламные материалы ничем не отличаются от собственно фильма — ни ритмом, ни скоростью смены кадров, ни ясностью (или запутанностью) сюжета.

Итак, компания необычайно красивых молодых людей из Москвы (кастинг тут действительно потрясающий, впрочем, единственный человек, способный хоть как-то играть, погибает первым) попадает под странное и довольно тупое проклятье трех Мертвых Дочерей. По правилам игры призрачные Дочери трое суток следят за жертвами и в случае плохого поведения безжалостно убивают их подручными средствами. Правда, "что такое хорошо", слабо представляют себе и призраки, и жертвы, и сам режиссер, — в этом как бы философия картины. Ошалевшие герои пытаются спастись разными способами, соответствующими их темпераменту, и попадают порой в действительно смешные ситуации. Впрочем, к какому финалу приведет своих героев режиссер, чей блог называется "Мы все умрем", вполне очевидно.

Неотвязные мысли о неизбежной смерти, видимо, кажутся Руминову самым страшным, что только можно придумать, так что собственно ужасное на экране отсутствует напрочь. Саспенс — тоже. А мощь и динамика фильма создаются безоглядным применением анаболиков: картинка, и без того снятая дрожащей рукой оператора, нарезана в такую лапшу, какая не снилась и Тони Скотту.

Если вдуматься, это самое настоящее эйзенштейновское кино: здесь и типажи вместо актеров, и монтаж, от которого "взревели камни" московских новостроек. По частям все это невероятно, беспрецедентно красиво и резко (придуманных и понатасканных отовсюду "находок режиссера" российскому кино хватило бы года на два), вместе — похоже на речитатив 2Н Company: технические возможности исполнителя безнадежно превосходят возможности зрительского восприятия. В 1930-х такое называлось формализмом, за него можно было вылететь из профессии и домчаться аж до Колымы. Но сегодня за лишнюю монтажную склейку никто и словом не попрекнет: на фоне общей бесхитростности российского кино "Дочери" смотрятся если не "Иваном Грозным", то, во всяком случае, "Стачкой". К тому же так, не в простоте, Руминов говорит со зрителем — учит жизни, грозит смертью, взывает к добру. И слава богу, что его тихие поучения тонут в грохоте вызванных им же стихий.