Грешники
Петербургская богема трудится над собственным мифом не покладая рук. К середине лета вышло сразу две книги о боевом андеграунде от семидесятых до девяностых. Павел Крусанов, Андрей Хлобыстин, Наль Подольский и Сергей Коровин вспоминают мертвых, а Илья Стогов опрашивает живых.
Если не считать традиционной агитпроповеди Стогова в финале, то проект получился замечательно-любопытный. Автор, который в данном случае выступил как журналист и культуртрегер, собрал пятнадцать разнокалиберных персонажей эпохи девяностых, запомнившихся в первую очередь по музыкально-клубной тусовке. Жанровый профиль героев не страдает единообразием — тут и виолончелист "Аквариума", основатель легендарного петербургского клуба "TaMtAm" Всеволод Гаккель, про которого самые прожженные циники, пожимая плечами, говорят — святой. И радикальный панк, автор антипутинских речевок, фронтмен банды "Последние танки в Париже" Леха Никонов. И любимец пэтэушниц, психоделический беззубый Горшок из группы "Король и шут". И парочка, которой самое место в книжках про Остапа Бендера, — клубный воротила, бизнесмен и авантюрист Юра Милославский; стиляга, эротоман и светский хлыщ Дормидошин. И музыкант группы "Два самолета" Антон Белянкин, гениальный организатор культурного досуга нескольких поколений богемной молодежи, на совести которого целых три малобюджетных и знаковых в Петербурге места — клуб "Грибоедов" (вместе с группой "Два самолета"), бар "Дача" (вместе с девушкой Анной-Кристин) и вот теперь "Фидель" (единолично).
Заслуга Стогова здесь не только в крайне удачном подборе информаторов. В разное время общаясь с вышеупомянутыми личностями, могу сказать, что раскрутить некоторых из них на лирический монолог, подобный приведенным в книге, — дело непростое. Здесь же каждая вторая развернутая реплика не просто откровенна — душераздирающа. Истории Лехи Никонова про выборгских пушеров и фарцовшиков, его же воспоминания о жизни и смерти одного из самых поразительных русских музыкантов — Эдуарда "Рэтда" Старкова, человека масштаба Моррисона и Курта Кобейна. Мысль о том, что промелькнувшие, как лихорадка субботнего вечера, девяностые, были временем страшным и уникальным, вряд ли может кого-нибудь удивить. Другое дело, что даже через остаточный драйв очевидцев и активных участников эта ночь в горящем Версале обожжет пятки любому стороннему читателю.
Тем более жалко и странно выглядит кода, в которой Стогов с деликатностью и изяществом телепроповедника водружает на щит музыканта Федю Чистякова, после секса-драгса-рок-н-ролла обратившегося в свидетеля Иеговы. Этот мелкий вывод на глубоком месте выглядит, как несвоевременная рекламная пауза, в которой втюхивают прокладки, а обещают почему-то — любовь и веру.