Борис Пастернак

То, что Самуил Лурье называет парадоксом биографа: чтобы прожить — не говоря уже осмыслить — чью-то жизнь, нужна как минимум еще одна жизнь. Воспроизвести чужое существованье нельзя иначе как за счет своего, тем более если описываемая жизнь тщательно задокументирована и обросла бесчисленными версиями.
О намерении автора дать жизнеописание Пастернака известно было давно. И у многих — даже у самых горячих поклонников — вызывало скепсис. Будь ты хоть трижды Быков, но нельзя безнаказанно "работать на семи работах, отпугивая призрак нищеты", беспрерывно торчать в телевизоре, не спускать ни слова сетевому гнусу и снимать по нескольку книжных урожаев в год. Тем более что прожить пастернаковскую жизнь — действительно не поле перейти. Скептики посрамлены. Причина успеха, думается, не только в фантастическом быстродействии быковского мозга, его умении молниеносно перебирать варианты. Все дело, наверое, в правильно выбранной стратегии жизнеописателя. Быков написал биографический роман, довольно прихотливо выстроенный, где линейное изложение фактов биографии перебивается флэшбэками в виде двойных портретов — Пастернак и Ахматова, Пастернак и Мандельштам, Пастернак и Блок, Пастернак и Сталин, разумеется, — и анализом стихов и прозы. Анализ логичен, точен, интересен, остроумен. Интерпретируя стихи и главы жизни целой, Быков яростно пристрастен, притом, что везде — будто дразня читателя, употребляет академическое "мы" вместо категорического "я". Хотя, конечно, какое тут "мы".
При всей обильности фактографии, это сочинение в жанре "Пастернак — c'est moi". Такое — подчеркнуто-личное, интимное даже — отношение к герою угробило бы любое сочинение в жанре ЖЗЛ, но для Быкова является залогом победы. Автор так интенсивно и прочувствованно проживает жизнь Пастернака во многом потому, что биографии обоих, взаимоотношения каждого из них с государством порою неожиданно и ослепительно — как всегда у Пастернака — рифмуются. А сам Быков, разумеется, его заочный ученик, если не реинкарнация. Вспомните хотя бы устройство романа "Эвакуатор" или быковские баллады, написанные по лекалам пастернаковских поэм.
Претензий, собственно, две. При всей продуманности и изощренности композиции и вообще макроуровня книги, на микроуровне она порою небрежна, не как художественная проза, а скорее как журнальный очерк в жанре "Когда сдавать?" — "Вчера". Полная противоположность, скажем, роману вышеупомянутого Самуила Лурье "Литератор Писарев". Быков нередко пользуется первым пришедшим ему в голову оборотом, а не хотя бы каждым третьим — не говоря тридцать третьим. При этом — удивительное дело! — в ключевых эпизодах Быков подбирается и становится точен, четок, последователен, безупречен. Описывая семейные драмы Пастернака, находит единственно возможные слова, при которых нельзя впасть в сериальную пошлость, уплощение темы, восклицания типа "он подл как мы!". А материал — возьмите хоть отношения Пастернака с Ольгой Ивинской — согласитесь, к тому располагает.
И второе. При том, что книга делалась на века, в ней многовато неточностей — в том числе в цитатах. Хватает и фактических ошибок. Которые, как это ни странно, книгу не портят — более того, придают ей особенное обаяние. Объяснение чему, думаю, исчерпывающе дано в той индульгенции, что Быков выписал себе, заканчивая жизнеописание своего героя такими вот словами: "Каждая грамматическая неправильность, невнятный щебет, оговорка — дуновение свежести. Весть из тех сфер, где за оговорки и ошибки не наказывают. Все, что он написал, — обетование счастья и милосердия: всех простят, над всеми поплачут и много еще покажут чудес. Ничего другого литература человеку не должна".