Патти и я. Интервью с вокалистом R.E.M. Майклом Стайпом
У меня в отличие от остальных членов нашей группы музыкальный бэкграунд очень слабый. В школе, где я учился, — в Иллинойсе, в самом центре Америки, — балом правил хеви-метал. Мои родители слушали Гершвина, Манчини, Ванду Джексон и саундтрек «Доктора Живаго». А я до пятнадцати лет музыку просто игнорировал. Пока в конце 1975-го мне не попался журнал Village Voice, где рассказывали о том, что в это время происходило в Нью-Йорке, — о Television, Патти Смит и The Ramones.
И еще я ясно помню ноябрьский номер журнала Creem 1975 года. Там была фотография Патти Смит, и выглядела она потрясающе. Примерно как Анжелика Хьюстон в «Семейке Аддамс». И еще там была статья про панк-рок, где говорилось, что если вся музыка похожа на цветное кино, то панк — это статичное черно-белое телевидение. Мне это вдруг показалось невероятно правильным. Я еще не слышал этих групп, но уже восхищался ими. И, когда вскоре вышел «Horses», первый альбом Патти Смит, он перевернул мою жизнь.
Для пятнадцатилетнего провинциального мальчика это было сильнейшим впечатлением. Cловно ты в первый раз вошел в океан и тебя сшибло волной. Убийственная и освобождающая музыка. Я сидел всю ночь в наушниках, чтобы не услышали родители, слушал Патти Смит и думал: «Господи! Да она же посылает мне какое-то странное, тайное сообщение!» Я уже тогда чувствовал себя аутсайдером, и ее музыка дала мне важный козырь — теперь у меня было нечто, чего не было у других. Что-то грязное, волнующее, сексуальное и умное. Какое-то невероятное знание. Потом уже я послушал Television, потом тех, кто на них повлиял: Velvet Underground, Stooges, New York Dolls и т. д. Но «Horses» был для меня самым главным и революционным альбомом. Потому что именно благодаря ему я стал поп-звездой.
Я не считаю себя каналом для какой-то загадочной энергии, льющейся с неба, и не хочу быть «голосом поколения», даже если это и случилось лет шесть-семь назад. Я верю в настоящую панк-этику, по которой вовсе не обязательно быть «особенной» личностью, чтобы стать музыкантом. Как сказали Патти Смит и Том Верлен (гитарист Television. — Прим. Time Out), это по силам кому угодно. Я их слова воспринял буквально. Я просто подумал: черт, если они могут, почему я не могу? И присоединился к R.E.M.
Никто даже не догадывается, как много я взял от Патти Смит как исполнитель. Билли Брэгг (британскийфолк-рок-певец. — Прим. Time Out) говорил, что, когда люди просыпаются утром, они должны произвести все возможные звуки, на которые способны их тела, чтобы убедиться, что все еще живы. У Патти Смит был именно такой голос. Не поставленный, не мелодичный. Она была словно воющий обезумевший зверь — в ее голосе я слышал все звуки, которые можно издать. И я слепо подражал ей последние пятнадцать лет.
И еще ее образ, он всегда был мне очень близок. Патти Смит была женщиной, но публика воспринимала ее как существо неопределенного пола — ни рыба ни мясо, примерно как и меня сейчас. Она абсолютно не соответствовала господствовавшему в Америке 70-х представлению о женщине, она была чем-то совершенно иным, и не только из-за своей андрогинной внешности. Меня это страшно привлекало, и я сделался как бы ее версией.
Играя на гитаре в «I Don’t Sleep, I Dream», я на самом деле беззастенчиво передираю «Radio Ethiopia» Патти. Допустим, у вас есть гитара, вы не очень хорошо умеете на ней играть, но паршиво выглядеть не хочется. Но вы, скажем, хорошо играете в ля миноре. И поэтому поете только в этой тональности. Так вот «Radio Ethiopia» Патти Смит была десятиминутной песней, сыгранной на одной ноте — ми. Это величайшая из всех трэш-песен в истории именно по этой причине. Она как бы говорит: я буду делать так, как хочу! Это же восхитительно!
На концертах я всегда посвящаю ей песню — вдруг она услышит? Я очень хотел, чтобы Патти была вторым голосом на «Everybody Hurts», но не получилось. Зато она однажды написала мне записку, которую мне передали в аэропорту Лос-Анджелеса, перед тем как мы улетали в мировое турне. Это был 1995 год. Просто написала: «Желаю вам успешных гастролей и спасибо за все хорошее, что вы обо мне говорили». Восемь последующих часов в самолете я провел в диком возбуждении! И потом позвонил ей из Испании, из анархистского книжного магазина в Сан-Себастьяне, и это было потрясающе — так вот запросто поговорить с той, кого я вознес до небес. И я по-прежнему считаю ее лучшей.
Ее концерт в Wiltern Theatre в Лос-Анджелесе вообще вошел в десятку самых главных событий в моей жизни. Не музыкальных впечатлений, а именно главных событий в жизни вообще. Она виртуозная исполнительница, и в своем деле она поистине великая. Она изменила рок-н-ролл раз и навсегда.