"Мы привозим Ад" | Арт | Time Out

«Мы привозим Ад»

Семен Кваша   10 декабря 2007
5 мин
«Мы привозим Ад»
Братья Чепмены восстановили свой «Ад» после пожара.


В 2004 году братья Чепмены номинировались на главную в современном искусстве Тернеровскую премию с работами «Секс» и «Смерть». «Секс» — это дерево, на котором висят полуразложившиеся трупы и черепа, облепленные насекомыми и змеями, «Смерть» — лежащие друг на друге в позиции «69» надувная баба и надувной мужик. В 2000 году они создали инсталляцию «Ад» — кошмарный ландшафт, в котором маленькие пластмассовые солдатики-нацисты мучили грешников. Еще они раскрасили и пририсовали смешные рожицы к гравюрам Гойи «Ужасы войны». Все это неизменно вызывает скандал и очень хорошо продается. С корреспондентом Time Out Джейк, младший брат, говорил по телефону из студии, где монтирует фильм.

Вы привезли в Москву инсталляцию «Ад». Но она же сгорела в пожаре в 2004 году. Вы воссоздали «Ад» в первозданном виде или как-то изменили?

Да. Он гораздо ужаснее. (Смеется.) Но мы не только «Ад» привозим. Будут очень серьезные картины: викторианские полотна с небольшими изменениями.

А вы когда-нибудь думали о том, чтобы совершить настоящее преступление против человечности?

А почему вы думаете, что мы не совершали преступлений против человечности?

А что, было?

Нет, мы существуем только в пространстве мыслепреступления.

Нужны ли табу в искусстве? Верите ли вы в границы дозволенного?

Честно говоря, нет. Но я верю в качество. Я думаю, для того, чтобы произведение искусства приобрело какую-то ценность, приходится нарушать границы.

Когда сгорел «Ад», вы хихикали. Мало того, вы сделали ужасные вещи с гравюрами «Ужасы войны» Гойи: раскрасили, пририсовали смешные морды. Похоже, вы не считаете искусство чем-то сакральным.

Обычно кто-то, кто рисует нечто поверх произведения искусства, делает это для того, чтобы снизить его ценность. В нашем случае цена работы только увеличивается. Мы купили гравюры Гойи за 40 тысяч фунтов, а раскрашенные продали за 200 тысяч. Мысль о вандализме неверна: гравюры приобрели добавочную стоимость.

Но я не говорю о деньгах…

Но вы не можете исключить деньги из концепта сакральной ценности произведения искусства. Оно не может быть священным без того, чтобы быть бесценным.

А как же гениальные художники, умершие в нищете?

Слушайте, если вам нравится романтический модернистский миф о бедности и таланте — ваше право. Но люди, которые это придумывают, пытаются скрыть истинные отношения между производством и обменом. Они пытаются «спасти искусство» от полемической оценки капитала. На самом деле искусство — апогей, абсолютное выражение капитала. Оно демонстрирует отсутствие полезной цели и чистую красоту, которая и есть абсолютная ценность.


Джейк Чепмен об «Аде»: «Мы разрубали солдатиков на части и снова переплавляли. Мы заставляем вещи мутировать»

Если совсем профан с улицы посмотрит на современное искусство, то в качестве основного инструмента художника он увидит шок и отвращение…

Дело в том, что шок очень плохо обсуждается. Шок унаследован от фрейдистского психоанализа, катарсического метода. Вы ставите невротика перед объектом его фобии. Этот метод развили в 1920-х. В искусстве он служит той же цели.

А вам не кажется, что этот метод стал настоящим клише в искусстве?

Ну, я бы не сказал, что скульптура с какими-нибудь химикалиями больше шокирует, чем картина американского абстракциониста Марка Ротко. Она шокирует, потому что порывает с традицией в искусстве.

Однако есть разница между разрывом с традицией и показом папы римского, раздавленного метеоритом, как это сделал Маурицио Каттелан.

Мы же в современном обществе живем, нам не надо понимать изображение буквально. Если вы посмотрите на детский рисунок «палка-палка-огуречик» с ножом в руке, то не будете шокированы. Вы быстро поймете, что у нее нет реального представления в мире, она не изображает ничего конкретного, лишена ненависти и слишком проста. То же самое и с работой Каттелана: на папу метеорит не падал.

Какова тогда цель, в чем смысл шока, почему он так широко используется?

Люди используют шок, потому что считают его методом раскрепощения мышления, раскрытия сознания. Вот возьмем кино, к примеру. Главное, что делает с вами режиссер,— пытается встряхнуть ваше сознание, поменять перспективу, точку сборки. Яркий, драматичный образный ряд — один из лучших способов это сделать.

А можно ли чем-то заменить шок?

Конечно, я не считаю шок единственным способом работы с публикой. Но мне кажется, что обсуждение шока должно быть адекватно проблеме, то есть необходимо объяснять, откуда берется катарсический метод. Понимаете, сейчас художники играют странную роль — эдакий невротический психоанализ для публики и СМИ. Но если уж мы эту роль получили, тогда и нас следует анализировать корректно.

На арт-ярмарке «Фриз» вы писали портреты людей из публики. Вы не хотите устроить и в Москве интерактив?

Нет… Хотя почему бы и нет?

А какой ваш любимый жанр, любимое изобразительное средство?

У меня нет ничего такого. Я их все не люблю. Ненавижу работу.

Правда ли, что вы подрались с Ларри Гагосяном, легендарным галеристом и магнатом современного искусства? Вы, говорят, ему морду набили?

Нет, я ему дал ногой в коленку. Подумал, что это будет забавно. Ну, просто… мы обедали, и я его стукнул ногой по коленке под столом, да так, что он подпрыгнул.

Это было забавно?

Ну да. Гагосяну тоже понравилось.