Возвращение. Интервью с Павлом Лунгиным | Главное | Time Out
Главное

Возвращение. Интервью с Павлом Лунгиным

  10 октября 2005
7 мин
Возвращение. Интервью с Павлом Лунгиным
Режиссер Павел Лунгин пятнадцать лет прожил в Париже, снимая драмы о России. Теперь он вернулся В Москву с комедией «Бедные родственники», в которой герой Константина Хабенского наживается на лучших чувствах евреев-эмигрантов. Time Out поговорил с Лунгиным о его эмигрантском опыте.

Про Павла Лунгина в справочниках пишут так: место рождения — Москва, место жительства — Париж. Выходит, вы режиссер не российский.

Я снова переехал в Москву. Так получилось, что в 1990-х я не то чтобы эмигрировал, но после того, как вышел мой фильм «Такси-блюз», стал проводить время во Франции. Мне там понравилось, я начал там жить… Но работал тем не менее в России, с русским языком. Когда ты живешь в Париже, все время хочется думать о России. Она всюду тебя преследует, как призрак убиенного отца в «Гамлете». Я понимаю, почему Тургенев писал в Европе «Записки охотника», — там это кажется необыкновенно важным, волнующим, гораздо более существенным, чем происходящее вокруг. Вот живу я сейчас в Москве и думаю: а чем в Париже-то было плохо? Почему о Франции никогда не снимал? Но так устроено человеческое сознание: я маниакально, с каждым фильмом, на родину возвращался. Может, переезд в Москву даст мне свободу снимать, наоборот, про мир.

Вы не просто о России снимали, а всегда обыгрывали какие-то стереотипные представления о русских. «Свадьба» — о нищей деревне, в которой, однако, не так все плохо. «Олигарх» — о новом русском, которого не сажать хочется, а жалеть. Я правильно понимаю, что в «Бедных родственниках» вы рассказываете миру о еврейском вопросе в России?

Про еврейский вопрос еще говорить и говорить… Но, вообще, для меня за формой — а у меня бывают острые формы — всегда есть гуманистическая идея: в человеке должно быть что-то хорошее. Это немодная идея, кстати, для современного кино. Фестивальные фильмы теперь пытаются убедить, что человек может упасть в бесконечность, что есть некое изначальное зло, которое в людях тлеет. А я никак не могу с этим смириться. Человечество в целом я не очень люблю, но вот в отдельно взятом человеке есть что-то замечательное. Поэтому во всех моих картинах есть пробуждение души. В таксисте, в плуте, в олигархе что-то такое просыпается… Вот и «Бедные родственники» — о том, что все люди в каком-то смысле родственники. И что они любить хотят. И это желание любить прорастает сквозь ложь, аферы и жажду наживы.

Когда в 1990-м ваш «Такси-блюз» наградили в Каннах за режиссуру, русские в Европе были модной темой: перестройка, Горбачев, разоружение… А сегодня как к нам относятся?

В карте интересов мы отъехали куда-то в хвост. По крайней мере французам не любопытно, что происходит в России с людьми. Есть какая-то коррумпированная, дезорганизованная страна, которая практически не влияет на ход их жизни. Они нас так поняли — и сразу прошел интерес. К кино, к литературе, ко всему русскому. Когда я приехал во Францию, только и было восторгов: «Достоевский, Достоевский!» А сейчас — потухло. Как будто Достоевский один, без ракет и без идеологии коммунизма, уже никому не нужен.

Этой осенью Кремль вплотную занялся имиджем страны: начал вещание спутниковый канал Russia Today, Путин летал в Нью-Йорк на открытие художественной галереи… Это все тщетно, что ли?

Думаю, киномода всегда следует за экономикой. Когда были большие надежды на Россию — на эту бескрайнюю загадочную тайгу, которая встряхнет Европу, — всем было нужно российское кино. Потом плавно пришло время Китая, и появились китайские фильмы. Потом открылась Корея, все забыли про Чжана Имоу, увлеклись корейцами. Сейчас я чувствую тяжелую поступь Индии: какие-то французские эстеты говорят, что видели индийский фильм — четыре часа, танцы живота — и что он гениален!.. Наверное, для поднятия интереса к России деньги, вложенные в вооружение, могут оказаться даже более значимыми, чем спутниковый телеканал.

А вас — режиссера с мировым именем, разоблачающего мифы о русских, — государство как-то поддерживает? Я слышал, что деньги на съемки вы собираете сами, во Франции в основном.

На «Бедных родственников» мне государство дало немного, и очень этим помогло — денег совершенно не было. Во Франции собирать бюджеты на русское кино стало трудно по двум причинам. Во-первых, катастрофически падает интерес к России. Только канал «Арте» еще как-то помогает — это франко-немецкий канал, без рекламы, изумительный, умный, что-то вроде нашей «Культуры» и с тем же примерно рейтингом. А потом, люди все меньше и меньше хотят смотреть фильмы с титрами. Когда я приехал во Францию в 1990-м, не было проблемы — с субтитрами фильм или нет. А сейчас недублированная лента не может иметь большого успеха.

Правда, что французы предлагали вам сделать сериал по Бальзаку с участием всех молодых французских звезд вплоть до Летиции Касты?

Правда, но проект как-то заглох. Чем мы отличаемся от Франции — в России пока все делается очень быстро. А там все размеренно, все планируется на годы. Мне часто предлагают в театре что-то поставить — говорят, у нас есть место в начале 2007 года. А я понятия не имею, что буду делать в начале 2007-го! Я не умею загадывать. Так же и с сериалом: ищется сценарист, актрисы расписаны на полтора года вперед, медленно крутятся эти тихие колеса…

Я помню вашу колонку в одном глянцевом журнале о лайнере, на котором в стерильности чувств и абсолютном спокойствии проводят последние годы пожилые миллионеры. Это вот невероятное уныние — оно не только на том корабле?

Момент импровизации, спонтанности в Европе совершенно отсутствует. Я в шутку иногда говорю, что, если клошара пригласишь выпить, он достанет записную книжку и скажет: «В пятницу, в четыре, давай…» Там очень размеренная жизнь. Единственное, что оживляет картину, — это разводы. Поэтому 90% драм снимается о разводах. В остальном жизнь рассчитана и ничего с тобой не может произойти внезапного. Мне в этом смысле было там очень тяжело. В Париже были два-три человека, которым я мог позвонить и сказать: «Я зайду». Об этом вообще писать и говорить можно долго. Во Франции тебе рады, с тобойочень любезны — я там общался на самом высоком уровне, — но постепенно понимаешь, что ты их всего лишь забавляешь. Это старая культура, старая цивилизация. Там нет пустых мест, и нужны только какие-нибудь диковины, чтобы забавлять.

Вы о фильмах из России и Индии?

И о людях из России. Сегодня я— завтра на мое место пришел корейский режиссер, и вот уже его таскают по обедам и завтракам… Чем глубже ты проникаешь в эту жизнь, тем больше чувствуешь, что есть стекло, сквозь которое ты никогда не пробьешься. Есть что-то такое, чего тебе не пересечь при жизни. Я понимаю, как было трудно эмигрантам: они оставались в Европе чужими, русскими, их дети тоже были чужими, и только внуки начали растворяться в европейском бульоне. Два поколения на это понадобилось.

Про «Родственников» так и хочется сказать: эмигрант Лунгин рефлексирует о родине… Но ведь не так все, верно?

Совершенно не так. Это бесшабашная история, хаотичная, и она о человечности, о вопросах, которые меня давно грызут. Действительно ли люди меняются — становятся хуже и гаже? Поразили нас деньги, как радиация, до кости — или нет? Что можно за сто или тысячу долларов — все или не все?

К слову, о долларах. «Родственники» взяли ворох наград на фестивале «Кинотавр», в том числе — приз губернатора Кубани, чек на какую-то сумму. Что там за цифра была?

Я дернулся сперва: 290 тысяч — не может быть! А потом присмотрелся — маленькими буквами написано: «рублей». Эти 290 тысяч я использовал исключительно по-кубански: мы столы накрывали всяческие. Но вообще это мило, что Кубань наградила такой, с арийской точки зрения, нечистый фильм. Действительно неожиданно.